Крыши и дороги (СИ)

— Ближе, — и Дженсен толкается всерьез, и боль накладывается на удовольствие, а удовольствие — на коктейль из прикосновений. Джареду кажется, что с него сняли кожу. Все такое острое, будто Дженсен трогает его изнутри, самую сердцевину.

— Дже-енс... — перед глазами темно. Джаред и не хочет ничего видеть, он и жить не хочет, он хочет остаться здесь. А потом Дженсен не то вскрикивает, не то стонет, Джаред не слышит, скорее, чувствует оголенными нервами это протяжное: “А-а!” Внутри становится нестерпимо горячо, а потом так же нестерпимо пусто. Джареду не дают упасть, снова вертят его, безвольного, и на члене опять смыкается влажное, нежное и шершавое, и нестерпимая, пронзительная сладость накрывает с головой.

Как Джаред сел на мокрый кафель, он не помнил. Сколько так сидел — тоже. Задница болела — если там и добавился еще один синяк, едва ли это что-то изменило. Он упирался в стену плечом, неловко подвернув под себя ногу, и Дженсен был рядом — навалился на спину, обхватив руками за шею. Они оба молчали, не находя сил даже на мысли, не то что на движения.

Дженсен очнулся первым — кто бы сомневался? Ничего не сказал, просто потянул несоображающего Джареда за руку. Заставил подняться на ноги, поддержал. Виновато сморщился в ответ на громкий ох. Джаред прикусил губу — было неловко за охватившую его слабость. Он неуверенно посмотрел на Дженсена. Кот бы после того, что произошло, высмеивал Джареда всю оставшуюся жизнь. Дженсен молчал и смотрел виновато. А потом взял мочалку и продолжил то, на чем они остановились, когда накрыло, — мыть Джареду спину. Он скользил мочалкой по коже так, будто чувствовал, где нужно тереть сильней, где ослабить нажим, чтобы кожа загорелась, а мышцы растаяли воском. Джаред прикрыл глаза, а бережные касания спускались все ниже и ниже. Дженсен осторожно стер все следы с ягодиц и бедер, а потом втолкнул Джареда под душ и сделал воду похолодней.

В ушах запульсировало. Джаред постоял под тугими струями, вздохнул глубоко и свободно, запрокинул лицо навстречу прохладной воде и подумал, что теплее ему не было ни разу за всю его жизнь.

Дженсен осторожно подвинул его в сторону — успел, оказывается, намылиться сам и теперь смывал пену, быстро проводя ладонями по коже и разбрызгивая воду с волос. Он быстро закончил, перекрыл воду, сходил за полотенцем и закутал Джареда в кусок ткани. Уткнулся носом в плечо, глубоко вздохнул. А потом боднул макушкой. Джаред усмехнулся и провел ладонью по мокрому ежику волос.

— Эй. Чтобы у тебя, языкастого, не нашлось что сказать?

— У меня есть, — тихо отозвался Дженсен. — Но ты будешь ржать до конца жизни.

— Я думал, ты будешь, — Джаред сглотнул. — Это же я, ну...

— Заткнись.

— Угу.

— Я думал, ты... — Дженсен кашлянул. — Думал... ты же видел Данниль... а я...

— Заткнись! — Летун улыбнулся.

— Ага. Да. Пошли в комнату?

— Пошли.

Матрас не понадобился — на диван они рухнули вдвоем. Дженсен завозился, недовольно сморщил нос, но Джаред физически не мог его отпустить. Наконец Дженсен сдался, глубоко вздохнул, сбросил на пол полотенце и стащил со спинки дивана плед. Укрыл обоих, еще поерзал, пристраивая голову у Джареда на плече. Зевнул.

— Спать надо.

— Угу, — отозвался Джаред. — Надо.

— Ты, что ли, вообще не спишь?

Джаред ответил не сразу, по крупицам перебирая собственную память:

— Почти. Час, не больше. Потом только ворочаюсь. Пустая трата времени и сил. Могу по трое суток вовсе не добираться до постели.

— Оно всегда так начинается, — Дженсен поежился. — Электронка, я имею в виду. Человек не хочет спать. Вместо этого идет искать, где бы подключиться.

— Я не знаю, Дженс, правда. — Джаред снова накрыл ладонью колючий ежик на макушке, усмехнулся ощущению. — Меня же исследуют постоянно. Физически ничего не поменялось.

— Или тебе и тут соврали. Или не знают, что искать.

— Или не знают, — Джаред снова вздохнул. — Я проводил сутки без подключения и ничего такого не чувствовал. Просто... скучно. Нужно провести вне костюма хотя бы месяц.

— Только кто тебе даст, — хмыкнул Дженсен. — То тесты для ученых, то презентация для журналистов... то я.

— То крыши, — тихо отозвался Джаред. — Думаю, не в костюме дело. Я же прыгал с высоток и без него, просто это опасней. Высшая Лига — это ведь тоже зависимость. Мне, правда, казалось, что я делаю серьезную работу. Но им всем... нам всем так кажется.

— Крыши, — Джаред кожей почувствовал, как Дженсен улыбнулся. — На трассах лучше.

— На высоте воздух свежий. Ветер сдувает смог.

— На хорошей скорости смог просто не чувствуешь.

— Да, — Джаред тоже улыбнулся. — И драки.

— И драки, — Дженсен потерся носом о его плечо. — Молчун говорит: крыши и дороги — мой наркотик.

— Боюсь, он прав.

— Знаю.

— Мне тоже говорили, — пробормотал Джаред. — Про наркотик. Что с крыш не возвращаются. Что бессмертие Высшей Лиги — сказки, а меня убьют.

— Твои друзья по университету?

Джаред кивнул.

— Я хотел быть полезным, — сказал он. — Очень хотел.

— Я думал, мальчики и девочки из высшего света все полезные, — хмыкнул Дженсен.

— Нет, — просто ответил Джаред. — Чаще всего они только для обложек. Как вывеска, что ли. На самом деле самому нельзя решить даже к кому пойдешь на вечеринку. И с кем. Ты не представляешь, что твориться, Дженсен! — вырвалось у него вдруг. — Электронная наркомания? Хватает и обычной. Все виды и типы, любые галлюцинации, все, что захочешь, — только играй по правилам и молчи. И такая тоска... Вечеринки эти, приемы бесконечные, а самоубийств сколько! — Джаред задохнулся. — Я хотел быть полезным. Чтобы меня слушали, по-настоящему. Но все равно стал вывеской.

Дженсен снова потерся носом о плечо, и Джареду стало немного легче.

— По-крайней мере я не переставал учиться.

— Тебя не выгонят-то за прогулы, студент? — фыркнул Дженсен.

— Меня вообще не выгонят. Но я занимался, по утрам. Я же не сплю. Пропустил только сегодня.

Тишина. Даже интерком отключен. Собственное дыхание кажется Джареду слишком шумным.

— Я тоже хотел быть полезным, — сказал Дженсен. — Сделать хоть что-то... В трущобах на самом деле вообще никакой наркоты не надо, дурь у всех своя. Заняться-то нечем. А нас было много, выпуск Музыканта, мой выпуск, и мы старались держаться вместе. Не так тоскливо было. Вроде как... семья. Защищает. И от чужой дури, и от своей. — Дженсен судорожно вздохнул. — Почти все погибли на Третьей, а те, кто остались в живых, — срывались один за другим. Остались только Музыкант, Весельчак и я. Те, у кого узлов не было. И Дани. — Дженсен замолчал. Потом хмыкнул. — Молчун считает, я немного поехал крышей.

Молчание. Нечего на такое ответить.

— Джаред. Почему все-таки нельзя их закрыть? Фабрики?

— Потому что безработица. Представь, что все, кто сейчас там занят, оказались не у дел. Другой-то работы нет, зарплаты тоже не будет. Снова еда только из автоматов, медицина только социальная, пособие... — Джаред вздохнул. — Тем, кто не сможет без подключений, еще и реабилитация нужна. “Роботик” понесет убытки, нормальные заводы строить будет просто не на что. Даже если захотеть. Зону перепродадут, но на это потребуется не один десяток лет. И все это время двум третям населения будет очень плохо — и... нечем заняться. Совсем.

— Думаешь, кончится тем же бунтом?

— Не думаю — знаю. Так уже было не раз. В Двадцать Четвертой зоне — всего восемнадцать лет назад, когда “Бу-Бу-Кола” перемудрила с пищевыми добавками. Резня, захват оружия гражданскими, Высшая Лига... Мои родители погибли.

И не только его, но об этом говорить было бессмысленно. Дженсен молча сжал его запястье.

— Кроме того, — добавил Джаред. — Если не мы, то “Интерком”, не “Интерком” — так военные. Или “Бу-Бу-Кола”. Это тоже не раз было. Невозможно запретить изобретение, как слишком опасное, все равно кто-нибудь узнает, разберется и повторит. Можно только продумать его как следует, а не как получится.