Двадцать один год (СИ)

- Почему вы меня не слушаете? – Фенвик обернулся, холодно посмотрел на девочку. Лили с неожиданным спокойствием выдержала его взгляд. – А, понятно. Вам уже не до серьезных вопросов. Ну что ж, продолжим в другой раз. Выздоравливайте.

Слегка проведя рукой по макушке ученика, учитель вышел. Лили, сразу почувствовав себя свободнее, присела на краешек кровати, накрыла ладонь Северуса своей ладонью. Выдавила улыбку:

- Подрался, да?

- Есть немного, - он машинально слегка сжимал её пальцы.

- Северус… - Лили почему-то стало не выдохнуть. Все время, пока длился обед, она обдумывала, что же им делать. Если уж нельзя дружить на виду у всех и вряд ли получится видеться потихоньку – можно вспомнить, что не сводится вся жизнь к Хогвартсу. В школе они могут не приближаться друг к другу, но дома, на каникулах, никто не посмеет мешать.

- Что?

- Знаешь, я тут подумала… Если уж и тебе, и мне так плохо от того, что мы дружим…

- Мне не плохо! – он вскинулся. – И тебя я не позволю обижать. Они опять к тебе придирались, да? – черные глаза, вспыхнув, как угольки, впились в лицо девочки.

- Нет. Со мной все в порядке, но ты…

- А со мной тоже все нормально. Я просто подрался. Не надо ничего выдумывать, ладно?

- Хорошо, - Лили скисла. В конце концов, он никогда бы не согласился на её план. Вот просто так не согласился бы, из чистого упрямства, чтобы показать, что его не сломить.

Видимо, Слизнорт действительно соизволил вмешаться в происходящее на его факультете. О стычках Северуса с другими слизеринцами Лили больше не слышала, и грязнокровками их с другом разом перестали дразнить. Что до самой девочки, примириться с подругами ей неожиданно помог Ремус Люпин.

Этот скромник, умудрявшийся оставаться в стороне от всех проделок своих безбашенных приятелей, привлек, однако, к себе внимание, когда в очередной раз по состоянию здоровья не смог явиться на занятия. Он болел очень часто, раз в месяц точно сваливался, причем цеплялось к нему нечто весьма противное и заразное: его укладывали в изолятор и никого из друзей не допускали. Потом он возвращался, но такой измученный и слабый, что по нескольку дней лежал в постели в спальне мальчиков.

И вот, когда в очередной раз Джеймс и Сириус под руки привели его из Больничного крыла и проводили в спальню, Мери, с болью посмотрев вслед, сделала знак подругам, и они сгрудились вокруг нее.

- Слушайте, девчонки, ведь жалко его. Мучается так, а ведь в чем душа держится. Надо его поддержать как-то, а то мальчишки, уж на что придурки, его не бросают, а мы сидим в сторонке.

- Надо принести сладостей. Выпросим у эльфов чего-нибудь этакого, - предложила Марлин. – Открытку напишем с пожеланиями.

- А отнесет пусть Лили, - вдруг предложила Алиса. – У нее вид такой… Внушающий оптимизм.

Мери, кажется, поколебалась, но Марлин идею поддержала. Алиса села готовить открытку, остальные отправились на кухню, и через час Лили, волнуясь и стесняясь, стучалась в спальню мальчиков. Дверь распахнул Сириус Блэк.

- Эванс? – он машинально пропустил её вперед, слегка поклонившись. – Тебе что-то нужно?

- Я… Я от девочек. Мы вот тут собрали… Для Ремуса…

- Иди сюда, Эванс, - Джеймс соскочил с кровати друга, где было расположился в ногах, и забрал из рук Лили свертки. – Давай возьму, чего ты.

Она осмотрелась с некоторым облегчением. Беспорядок кошмарный, но в целом обстановка чем-то ей неуловимо нравилась. Петтигрю, пристроившись на ковре, приложил палец к губам: Ремус, бледненький, спал, завернувшись в одеяло.

- Он не слышит ни шиша, - ухмыльнулся Поттер. – Разбудить, или как?

Лили помотала головой.

- Просто скажите, чтобы мы все желаем ему выздороветь и больше не болеть.

С того дня статус Лили как полностью, безоговорочно своей на факультете восстановился, как восстанавливается вещь под воздействием Репаро. Дружбу со слизеринцем, правда, ей не забыли, нет-нет да и проходились на этот счет, однако ни о долгих обидах, ни тем более о бойкотах речь не заходила. И Лили наконец смогла насладиться в полной мере и прелестями шумной и дурашливой девчачьей дружбы, когда меняешься заколками и выбалтываешь самое сокровенное единым махом, и суматошной гриффиндорской жизнью. Вместе с Мери она по выходным тренировалась в полетах и готовила плакат и флажки к очередному квиддичному матчу. Вместе с Марлин пускалась в игры, основанные большей частью на воображении Маккиннон, одновременно богатом и болезненном. В фантазиях Марлин существовала целая страна, населенная чванливыми дворянами, жадными купцами, угнетенными батраками и лесными партизанами – единственными, кто вступался за обездоленных. Часами сидя у окна спальни или бродя по коридорам, девочки представляли себя дочерьми богачей или нищими крестьяночками, барышнями на выданье или партизанками, не признающими семьи, и иногда воображение заносило столь далеко, что Лили по-настоящему горько рыдала от того, что продажный судья велел арестовать её ни в чем не повинного жениха, или хватала Марлин за плечи и трясла, видя в ней ненавистную соперницу за чье-то неведомое сердце.

Марлин охотно играла роли жестокие. Сегодня она, надменная знатная дама, приказывала дать пятьдесят плетей провинившемуся слуге, а завтра, став партизанской атаманшей, командовала расстрелом проникшего в лагерь шпиона. Что до Лили, она, как могла, смягчала любые резкие краски, которыми могли заиграть образы её героинь; ей нравилось быть доброй и милосердной. Когда удавалось отговорить Марлин от очередной варварской выходки, становилось приятно, словно и впрямь спасла кого-то.

Вот с Алисой по-прежнему общались скупо. Лили любила играть с Хиндли – его хозяйка лишь улыбалась, но любой разговор завершала быстро, правда, мягко. Иногда Лили подсаживалась к ней в библиотеке: Алиса улыбалась, приветливо кивала, но почти все время занятий помалкивала. Лишь однажды, наблюдая, как Лили играет с лазилем, повязав на ниточку фантик, вдруг вздохнула (они в это время были одни):

- Не сердись, что я молчу все время. Просто, знаешь, мне стыдно немного. Я так завидую тебе и Марлин, что даже злюсь.

- Завидуешь? Чему?

- Вы красивые.

За уроками и играми, ожиданием квиддичных матчей и напряженной зубрежкой перед контрольными, перепалками со Слизерином и потехами, на которые не скупились неугомонные Поттер и Блэк, истаяла зима, и вот уже весна разыгралась, звеня дождями и ручьями, молодая и свежая. Близились пасхальные каникулы.

Две недели прошли так тяжко, что у Лили и Северуса не было времени парой слов переброситься, но в день перед отъездом они выкроили часок, чтобы сбежать из замка и отправиться бродить по окрестностям.

Запретный лес пел на разные голоса и благоухал клейкими распускающимися почками. Среди сырых листьев пробивались, бледнея в лесной тени, подснежники; Северус сорвал для Лили один, и она закрепила цветок в волосах. Девочка дотрагивалась до шершавой коры и словно чувствовала, как в глубине стволов венозной темной кровью растекается оживляющийся сок.

- Смотри-ка, волос единорога, - Северус снял с замшелой коряги нечто, похожее на длинную шелковую белую нить. – Какой смелый, близко к людям подошел. Лили, дай-ка руку.

Девочка подчинилась, и Сев обвязал волос вокруг её запястья.

- Носи. Это на счастье.

- И себе повяжи.

- Тут второго нет.

Из леса они вышли к озеру, к деревянным мосткам. Уселись, свесив ноги. Туфля Лили соскользнула и повисла, девочка вернула ее на место, но подумала и разулась совсем, а после вытянула носок, стараясь коснуться воды.

- Холодно же, - проворчал Сев.

- А я уже хочу купаться. Скорей бы лето. Почему ты не купаешься вместе со мной? Ведь вдвоем веселей.

Он поморщился.

- Лили, я же не умею плавать.

- Разве это беда? Я тебя научу. И раньше бы научила, да ты все отказывался. А на пасхальные все-таки не поедешь?

Он прикрыл глаза.

- Мне будет лучше остаться тут.