Цикл "Другие". Дитя Войны (СИ)

Он опасливо заглянул в черный провал старого подъезда, чьи двери давным-давно были сорваны с петель, и чутко прислушался.

Тишина.

Раф осторожно вошел внутрь и стал взбираться по лестнице, ощупывая обшарпанные перила и тщательно изучая босыми ступнями пыльные грязные ступени.

Первый этаж заброшенного дома встретил его неприглядной квартирой с провалившимся полом, выбитыми окнами и старой рухлядью, наваленной в углах.

Спрятавшись за косяком входной двери, Раф долго вслушивался в квартиру, а потом все же решился забраться внутрь.

«Не хуже, чем у нас, если уж так подумать. И вовсе не сложно найти новый дом».

Он с тоской оглядел висевшие клочьями обои и паутину на потолке, где болтался остов когда-то хрустальной люстры с ощерившимися осколками патронами для ламп.

По углам комнаты валялось заплесневелое тряпье и обколотые эмалированные миски, у окна стоял старый диван с отвалившимся подлокотником и торчавшими наружу пружинами, рядом с ним — стол.

«Я сейчас тут устроюсь, а потом все решу, — Раф сел в угол дивана и поджал ноги, обхватывая их руками. — Тут вполне уютно… вот еще бы окна не было».

Он стащил со спины наволочку со своими сокровищами и сунул ее под голову, скулобившись и пытаясь спрятать озябшие ноги одну под другую.

Острый угол кузова его машинки тыкался в щеку, мешая уснуть. А еще очень хотелось есть и под одеяло, чтобы так не донимал сквозняк.

«Надо было плед захватить с собой или хотя бы простыню».

Пролежав так минут двадцать, Раф сел и вытер нос кулаком, зло смазав им по щеке.

«Вот еще пореви давай, — прикрикнул он сам на себя. — Чтоб уж точно всему миру показать, что ты без родных ничегошеньки не стоишь. Не успел из дома уйти, как уже носом хлюпаешь. Ага-ага! Вон уже и глаза на мокром месте! Слабак!»

Разозлившись на себя больше, чем до этого на старшего брата, Раф сбросил на пол свою торбочку и соскочил следом, пнув ее ногой.

«Ничего мне ни от кого не надо! Я сам все могу…»

Мысли оборвались, растаяв как по волшебству, потому что в подъезде раздались голоса и звуки шагов.

Удар… вскрывая сердечный клапан, адреналин врывается в мышечные стенки. Они раздуваются, как упившийся кровью комар, замирают на долю секунды и сжимаются опять, бросая в тело новую порцию сил.

И в этот один ритм Раф впихивает сразу три шага-броска, чуть ли не кувырком летя обратно по крыше.

Удар.

Он раньше не думал, что это так много — его личный секундомер, придуманный давным-давно.

Уже четыре, и это пятый. А Лео все нет и нет.

Внутри горячо от пыльного воздуха и распирающей легкие паники.

Удар.

Сай входит в человека мимоходом, как будто в неживую мишень, и Раф пинком отбрасывает тело, чтобы не мешало бежать дальше, чтобы не вырвало из нитки времени лишний, непозволительный кусочек ритма.

Чужая жизнь уходит в прошлый удар сердца, а в новый врывается ужас.

Лео все нет и нет…

— Удачный денек был, скажу я тебе, Бен, — грубый хриплый голос застал Рафа уже под диваном, куда он успел забиться, прижав к груди свою наволочку. — Такой добычи давно не было.

— Так доставай все и сыпь на стол! — хохотнул второй голос. — Давай пировать! Уже три дня, как животы пустые, а тут такой улов! Ты ловко облапошил ту дуру у супермаркета. Умеешь прикинуться несчастным, старина.

Скрип придвинутого стола, и на диван сел кто-то тяжелый.

Раф увидел ноги в обшарпанных грубых ботинках, между которыми плюхнулся мешок.

— Сейчас, — две огромные волосатые ручищи погрузились в мешок, извлекая головку сыра. — Тащи стол ближе, Бен, и рюмки — у нас еще осталась твоя сивуха.

По полу, мерзко скрипя, проехались ножки старого стола.

Раф сглотнул голодную слюну, проводив глазами сыр, и невольно принюхался.

Он не ел с самого утра — весь день потратил, дуясь на отца и ругаясь с Лео, а теперь вот желудок напомнил об этом, обиженно булькнув.

Следом за сыром появилась ветчина и большой кусок сладкого пирога.

Раф видел такой пирог однажды — отец приносил на Рождество. С малиной! Такой вкусный, что он проглотил свою долю, даже не жуя…

— Наливай, Джордж, давай отпразднуем этот вечер. Мы еще живы!

Звон стаканов и грубый смех. По столу стукнул нож, явно нарезая что-то ломтями.

Рафу казалось, что весь он превратился только в желудок и нос. И еще рот, полный пресной голодной слюны.

Сжав покрепче кулаки, он зажмурился, стараясь дышать ровно, и попробовал притвориться, что совсем не хочет есть.

Он видел, как Лео такое делал — совсем-совсем равнодушно отворачивался от нарезанной ломтиками хурмы, оставляя на столе братьям. И Раф вот верил, что старшему совсем ее не хочется, пока однажды не застал его ревущим и не понял, в чем дело.

Лео умел притворяться совсем по-настоящему. Значит, сейчас сумеет и Раф, потому что он ничем не хуже и даже лучше брата.

Желудок снова заурчал, и ему пришлось прижать ладони к животу, чтобы приглушить звук.

Но люди на диване продолжали беззаботно трепаться и пить, чувствуя себя в полной безопасности.

— Черт, кусок ветчины свалился, — длинный нож ткнулся в пол, словно что-то нащупывая. — Вот же ж! Где он?

— Оставь, — второй голос, уже порядком хмельной, теперь казался Рафу не таким уж и страшным. — Крысы подожрут ночью.

«Хрен вашим крысам достанется, — Раф зажмурился, стараясь дышать тихо и ровно, но запах лежавшего прямо у носа куска ветчины стал просто невыносимым. — Я больше них есть хочу!»

В голову все настырнее лезли воспоминания о лапше, которую иногда доставал отец, и больших кусках черствого хлеба, которые они с братьями грызли по очереди, о целом апельсине, разрезанном на четыре части, и грозди чуть подвядшего винограда на их общий день рождения.

Хотелось плакать от злости и обиды, а рот, словно издеваясь, постоянно заполнялся слюной, и нос ему вторил, жадно улавливая вкусные ароматы.

Раф сглатывал все чаще и чаще, напоминая себе, что он ниндзя и справится с чем угодно, и что он ничуть не хуже Лео, который как-то умудрялся делать вид, что ничего не хочет.

— Пойдем спать, Бен, — один из людей громко зевнул и встал с дивана. — Завтра допьем.

— Угу, — второй явно говорил с набитым ртом. — Скоро утро уже, действительно пора отоспаться хорошенько.

Они потоптались еще около стола, убирая в мешок те продукты, что остались, и вышли, со смехом поднявшись на второй этаж.

Раф выждал, пока все стихло, и только после этого схватил кусок ветчины, что так и лежал около него, сунул в рот, сморщился от вкуса пыли и песка, но жадно проглотил его.

Он полежал еще немного и, только убедившись, что вокруг полная тишина, решился выбраться из своего убежища.

На столе валялись корки от мандаринов, сырные очистки и крошки пирога с каплями варенья, куски недоеденного хлеба, обкусанное яблоко и сухой инжир.

Дома Раф бы конечно дернул носом на такое угощение, придирчиво изучив его, но вот сейчас все эти объедки показались ему целым пиром.

Он торопливо съел все, запив газировкой из большой бутылки, и почувствовал себя хоть чуть-чуть сытым. А вместе с тем и сонным, и ужасно уставшим.

«Я буду, как настоящий Зорро, прятаться от людей днем, а ночью совершать подвиги… Он же тоже жил в большом заброшенном доме».

Глаза слипались, а приятная тяжесть в животе дарила тепло, расползавшееся по всему телу.

Раф забрался на диван, долго возился, устраиваясь около целого подлокотника, потом вытащил из своего мешка машинку и колесики, расправил наволочку и укутал ей ноги.

«Вот и тепло будет. Все у нас получится, Раф. Все у нас еще будет с тобой хорошо».

Он крепко обнял машинку и сам не заметил, как провалился в сон.

Шестой пульс…

Шестая вечность…

Шестая паника и вой души…

«Еще два,

максимум три, и я буду на месте.

Лео, дождись меня, бро!»