Сердце в тысячу свечей (СИ)

– Риса, подумаешь, денежные мешки заметят, что нас нет, что такого?

Девица кривит губы, сложив руки на груди.

– Я же сказала вам быть паиньками, так нет же, Китнисс, надо было устроить представление!

– А не надо было подкалывать меня! – огрызаюсь я, вскинув голову и убрав руки с тела Пита.

– Да я еще, считай, и не начала подкалывать! – злится Кларисса.

Мне всерьез начинает казаться, что мы подеремся, но снова вмешивает напарник.

– Остыньте обе! – громко говорит он, дергая меня за руку. – Чего я не знаю?

Неожиданно капитолийка затихает, хитро улыбаясь, и усаживается в кресло, стоящее слева. Она закидывает ногу на ногу так, что ее юбка совершенно задирается, оголяя бедра. Раздражающе постукивая пальцами по ручкам кресла, Кларисса предлагает мне самой открыть тайну.

Я качаю головой.

– Ну же, Китнисс, у тебя, наверняка, получится занимательный рассказ, – подначивает она.

– Нет!

Я не думала, что все может быть так – при этой девице, под ее отравленным взглядом. У меня был день, чтобы сделать выбор. Я так и не смогла.

Секунды утекают сквозь пальцы. Молчание тяжелым грузом давит на мои плечи.

– Китнисс? – Пит не оставляет мне шанса.

Опускаю глаза в пол, не зная, какие подобрать слова.

– Кларисса наш с тобой сутенер, – тихо говорю я.

Пальцы Пита, до этого поглаживающие мою ладонь, замирают.

– Она собирается продавать одного из нас.

Напарник ошарашенно переводит взгляд с меня на помощницу Сноу и обратно. Он даже не моргает, а я давлюсь тем, что должна произнести эти мерзости вслух.

– Богатые капитолийцы платят за то, чтобы иметь возможность спать с Победителем Игр… – мой голос переходит в едва различимый шепот.

Пит отстраняется от меня, отводит взгляд. Он встает на ноги и, запустив пальцы в светлые волосы, отходит к дальней стене.

В комнате так тихо, что я слышу, как в коридоре мимо нашей двери проходят миротворцы.

Кларисса внимательно следит за действиями Пита. Ненавижу ее.

Напарник упирается лбом в стенку. Молчит.

Минута, две, три.

Мне начинает казаться, что он не понял того, что я рассказала.

– Пит? Кларисса заключает сделки, а мы с тобой товар! – я повышаю голос.

Пит молчит, все так же стоит ко мне спиной. Перевожу взгляд на Клариссу – она удивлена не меньше моего.

– Парень, ты слышал, что она сказала? – негромко уточняет капитолийка.

Неожиданно Пит со всего размаха ударяет кулаком о стену. Эхо вибрирует в воздухе. Я вскрикиваю. Кларисса испуганно охает.

– Я не глухой.

Мне кажется, голос напарника пропитан ядом. И еще отчаяньем.

Я дышу неровно, истерика волнами подкатывает к горлу. Ноги не держат: падаю на диван, прижимая колени к груди. Отворачиваюсь: не могу смотреть на Пита, не хочу смотреть на Клариссу.

– Когда?

Вздрагиваю от безысходности вопроса.

Слышу, как Кларисса встает с кресла, различаю ее тихие шаги в сторону моего напарника.

– Завтра. – Помощница Сноу не кажется довольной. Мне вновь мерещится жалость с ее стороны. Лгунья.

– Ясно.

Пит не спорит. Не убеждает. Не сопротивляется. Что это значит? Он уже выбрал? Так быстро? Кто из нас: я или он? Он или я?

Наверное, в голове у Клариссы бродят похожие мысли, потому что она спрашивает о том, кто из нас будет ее разменной монетой.

– Ты или Китнисс?

Его горький смешок.

Разрывающая мои барабанные перепонки тишина.

Простой ответ, после которого я себя ненавижу.

– Никто не прикоснется к Китнисс.

Я ломаюсь. Боль, скопившаяся в груди, вырывается громким криком и потоками жалящих слез.

Я не соображаю, как срываюсь с дивана, как, ударяясь всем корпусом о дверь спальни, влетаю в слепоту темной комнаты. Рыдания душат, не дают вздохнуть. Я в ярости и отчаянии срываю с кровати одеяло, швыряю в стороны подушки, рву простынь, которая умирает с жалобным треском.

Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Падаю лицом вниз на спутанную постель и реву. Долго протяжно.

До изнеможения.

До отупения.

***

В спальне темно. Тихо.

Из соседней комнаты не доносится ни звука.

Все еще редко всхлипываю, хотя слез уже нет. Встаю с кровати, собираю белье, разбросанное по полу, – мои движения заторможенные, еле живые. Я как в тумане и даже не поднимаю головы, когда неслышно вошедший напарник забирает у меня из рук подушку.

Пытаюсь что-то сказать, но ни один звук не вырывается из моего горла: отворачиваюсь и отступаю к окну, позволяя Питу самому наводить порядок. Мое отражение в окне – бледная тень, искаженная, уродливая.

Я разрывалась, желая спасти собственную жизнь, а Пит, не раздумывая, снова отдает мне свою. Как на первой Арене и как на второй. Как всегда – Пит выбирает меня.

Я безразлично наблюдаю за его призрачным силуэтом, мелькающим в стекле: подушки уложены на место, одеяло накинуто сверху. Пит тихонько садится на край кровати, смотрит мне в спину. Не оборачиваюсь.

Я пустая. Океан радости, водопад стыда – все сменилось безразличной трусостью. Мне следует запретить Питу жертвовать собой, я должна остановить его. Но я молчу, лицемерно лелея в душе счастье от того, что я не пострадаю.

Еще один мой долг перед Питом, долг, который мне не уплатить.

– Когда ты узнала? – напарник говорит тихо, почти шепчет, но в ночной тишине его вопрос похож на крик.

– Утром, – коротко отвечаю я.

Он молчит, не сводит с меня глаз. В спальне тепло, но я зябко поеживаюсь. Я не хочу оправдываться, потому что это не делает меня менее виноватой, но слова сами рвутся наружу, сами превращаются в признания:

– Доктор, его руки… они были во мне. Грязно, мерзко. Больно… Я плакала, я просила его остановиться. Меня никогда «так» не трогали, мне никогда не было так гадко!..

Я вздрагиваю и замолкаю, когда Пит притягивает меня к себе и обнимает. Я не заметила, как он подошел сзади, не успела воздвигнуть вокруг себя защитный барьер. Тепло его тела окружает меня, отступаю на полшага назад, вжимаясь спиной в его грудь. Объятия Пита – мой плен, в них я слаба и беззащитна. Но в них я жива.

Слезинки одиноко скользят по моей щеке. По его тоже. Мы беззвучно плачем, прижавшись друг к другу, словно два котенка, выброшенных под проливной дождь. Наши пальцы сами находят друг друга, сплетаются. Слышу дыхание Пита возле своего уха, прерывисто вздыхаю, – прямо перед нами за окном бескрайняя капитолийская ночь. Крыши домов присыпаны снегом, длинные линии освещенных улиц пересекаются, образуя хитрую паутину.

– Прости… – шепчу я. Это идет от сердца, это стонет моя душа.

Пит целует меня в висок и замирает в такой позе, вдыхает аромат моих волос.

– Ты не виновата, – наконец отвечает он. – Я слышал разговоры о том, что судьба Победителя не сахар. Не верил, сомневался. Теперь все встало на свои места.

– Выхода нет? – я произношу вопрос одними губами.

– Нет…

Прикрываю глаза, крепче жмусь к Питу. Я готова стоять так целую вечность, только бы не дать завтрашнему дню вступить в свои права. Сноу уничтожает меня: медленно, мучительно – он отнимает у меня Пита, забирает его, разрывает мне сердце.

–Знаешь, Хеймитч когда-то сказал, что в Капитолии опасно мечтать…

– А у тебя есть мечта? – тихо спрашиваю я.

– Была… – признается Пит. Он трется носом о мои волосы, покрывает их десятком мелких поцелуев.

– Какая?

Чувствую, как объятия напарника становятся плотнее, слышу, как он сглатывает слюну, выдыхает.

– Теперь уже и не важно.

Я не согласна, чуть отстраняюсь и разворачиваюсь в кольце его рук, желая заглянуть в голубые глаза. В темноте они почти синие, глубокие.

– Я хочу знать, – настаиваю я.

Пит мнется, не решается.

– Я мечтал о том, чтобы быть тебе небезразличным и… – у него не получается сказать все сразу. И я сама знаю, как страшно открыть кому-то душу.

Напарник берет мою ладонь, подносит пальцы к своим губам и целует каждый по очереди, очень ласково, очень медленно. Наблюдаю за ним, затаив дыхание, сама не замечаю, как признаюсь: