My December (СИ)

— Знаешь, если ты хочешь поговорить об этом, то делай это с кем-то другим. У вас много появилось желающих обсудить мою личную жизнь.

И села, надувшись.

Подружилась. Она и эти крысы.

Ну конечно! Лучшие друзья на веки.

— Гермиона… — в ответ зашипел он.

— Что “Гермиона”? Уже не Герм? – она ядовито улыбнулась.

И почему-то вспомнилась ухмылка Паркинсон, которая будто приросла к ее лицу. Такая-вся-на-каждый-день. Снимала бы хоть иногда маску свою, актриса недоделанная.

— Ну что ты к словам цепляешься? – он раздраженно вздохнул, вновь закатил глаза.

Действительно. Что-то слишком трудно стало общаться со старыми друзьями.

Что это? Время их так меняет?

И сейчас все посмеялись несколько раз. Их меняли обстоятельства, люди.

Вернее, меняли ее. Потому что Рон – был прежним Роном, Гарри был Гарри. Только она стала другой, и им это явно не нравилось.

Неужели ее изменения были в худшую сторону, а она просто этого не замечала? Что, если общение Малфоя действительно оказывает такие действия?

А ведь и вправду – как только она начала сближаться с ним, друзья полетели на второй план. Начались постоянные ссоры и разборки. Хотя такого раньше не было. Не так часто.

Звонок прозвенел по школе, заставляя всех смолкнуть на пару секунд. А затем громким шумом поднять.

Да уж, умеет профессор вести уроки – нечего и сказать.

Она поднялась, складывая вещи в сумку. И писк Фливтика о домашнем задании остался для нее недоступным.

— Ну что ж, — она кивнула Рону, изобразив разочарование, — не получилось поговорить.

И, перевесив сумку через плечо, зашагала прочь из класса.

***

Он посмотрел на толпу девочек, которые прошли, улыбнувшись Марии. Одна даже подошла, чтобы узнать, как у нее дела. А затем снова — новая кучка, и все машут ей. И парни, и девушки. Словно заведенные.

— Ты специально решила поговорить здесь, чтобы отвлекаться постоянно? — он устало переводит взгляд с одной дамы на другую, которые приветливо здоровались с Марией.

— Нет, но я же не могу им не отвечать, — она на секунду посмотрела на него и вновь принялась за свое утреннее приветствие.

— А я здесь зачем тогда? Для интерьера? — он уткнулся лицом в руки, впирая локти в колени. Сидел, будто невидимый, на ступеньках. Наблюдая за популярностью Марии.

— Конечно же, нет, — улыбка коснулась ее лица, — мы сейчас продолжим.

— Хочу напомнить, что мы и не начинали, — тонко подметил он, с легким раздражением цокнув языком, когда она поцеловала очередную подругу в щеку.

— Значит, начнем сейчас, — она слегка раздраженно глянула на него, словно не видела никаких проблем.

А проблема была. И, как оказалась, весьма серьезная.

Ведь его единственная сестра врала ему столько времени и, можно сказать, вертела им в своих целях.

Да уж. Сестра — лучше не найти.

Вчера он слишком злился, чтобы как-то осознать все ее поступки. Находясь в приступах ярости и страха, он действительно не мог полностью проанализировать все.

А сейчас — мог. Что он и делал с самого утра, когда встал после долгой бессонницы на рассвете.

И вот, что у него было на уме: он болен. И это было главным. То, что делала Мария, его больше не волновало. Потому что это скрывалась за фоном того, как он теперь будет жить? Что он теперь будет делать?

И он не знал ответа на эти вопросы. Они крутились у него в голове быстрым вальсом, и он был не в состоянии остановить их.

Потому что выхода не было.

Он не сможет контролировать свои поступки. Эти ужасные действия, эту злость, которую он вымещал на Гермионе. Ведь это болезнь управляла им, как хотела.

И что ему оставалось делать? Писать матери, чтобы немедленно забирала его? Ведь каких дров он может наломать, когда пойдет второй год, третий? Когда болезнь будет ухудшаться?

Он возьмет нож и убьет кого-то?

Ведь пытаться бороться с вирусом невозможно. Это и нельзя было брать за надежду, потому что и маленького процента не существовало.

Он болен неизлечимо. Он действительно сможет кого-то убить в порывах сумасшествия.

И этим человеком может оказаться Гермиона.

И — черт, — если он даже сделает это, то не вспомнит через пару часов.

— Кажется, все мои друзья уже разошлись по классам. Можем начинать, — она с легкой улыбкой уселась около него, оправив короткую юбку.

— Ну да, — он тяжело вздохнул.

Как много у нее “друзей”. И как ко всем она хорошо относится. Только вот почему-то для собственного брата ее не хватило. И бедная сестрица решила обманывать его.

— Я хотела попросить у тебя прощения за все мои поступки.

Она коснулась руками его плеча и положила голову на него. Мягко поцеловала через свитер.

— Ты же не в обиде?

Он хмыкнул.

Раньше он был лучшего мнения о Марии. Он ее слишком сильно любил, чтобы замечать все плохие качества, но все же он был ее братом. И, как никто другой, знал ее нехорошие стороны. Закрывал на это глаза, потому что идеальных людей не бывает.

И еще — у нее было кое-что, чего всегда не хватало другим: некий позитив по жизни. Он редко видел ее отчаявшиеся или обозленной проблемами. Она была легкой и простой в общении. Но так только кажется. Потому что, на деле, она очень хорошо плетет свою паутину лжи и вечного управления другими.

— Знаешь, я “не в обиде”.

— Да? — она радостно вцепилась в его руку, засмеявшись.

“Нет”.

— Я не в обиде, Мария. Я в ужасе от того, что ты делала.

Ее хватка слегка ослабла, и она удивленно посмотрела на него.

— Я доверял тебе, как никому другому. Я думал, что ты — лучшее, что было у меня в жизни. Потому что отца у меня нет, а мать всю жизнь сидела за своими колбами. И я жутко обижался на нее за это, а в тебе находил единственного человека, который понимал меня. Я души в тебе не чаял, Мария, — он с горечью посмотрел в большие глаза. — И не подозревал, что все может повернуться так. Оказывается, — он хмыкнул, — мать искала мне лекарство, а ты врала. Бывают же такие случаи.

Он резко поднимается, отдернув ее руку в сторону.

— И я не прощу тебе этого никогда.

— Ленни!

Она поднимается на ноги, взмахнув длинными пышными волосами.

— Что?

Она впервые видит его таким в здравом уме, не пораженным болезнью. Он будто зеркальный, отражая, что у него в душе: разочарование, боль и страдание.

И он был таким несчастным, незащищенным. И ей было до невозможности жаль его, ведь это Ленни… ранимый Ленни, которого она всю жизнь любила.

И ее любовь обернулась ей боком.

— Зачем ты так?

— Зачем я так? — он почти смеется.

— Да, ты! — она беспомощно разводит руками, будто рыба, выброшенная на воду.

И что можно сказать на это? Человеку, который болен, который может умереть через пару лет?

Любимому брату, который был для тебя всем? Который считает тебя вруньей?

— Разве это я целый год обманывал тебя? Я утаил такую вещь?

— Тебе лучше было не знать!

— Да с чего ты это взяла? И почему вообще ты решила, что мне лучше: знать или нет?

Он пылал. И горел.

И боялся, как бы зверь в его душе не проснулся. Потому что, какая бы боль не сидела в его сердце, он не мог причинить физическую боль своей сестре. А противостоять болезни было выше его возможностей.

— Это не я… меня попросила…

Она чуть ли не плакала. Судорожно вдыхала воздух, оглядываясь по сторонам.

— Кто? Кто тебя просил?

Он схватил ее за руку, слегка дернув.

И по красивому лицу потекли соленые слезы. Смывая косметику, въедаясь в кожу.

Он молча смотрел в ее глаза, скрытые за слоем воды. И не мог проявить хоть грамм жалости. Потому что… черт возьми, она заслужила это.

Он не думал, что когда-то сможет так думать о собственной сестре, но после того, что сделала она, слезы — были легким послевкусием.

— Мама твоя! — ее голос срывается, а затем вырываются рыдания.

И она падает вниз, зарывшись пальцами в волосы. Стирая краем свитера остатки косметики, вытирая слезы.