Элемент Водоворота (СИ)

- Клан замышлял восстание против властей Конохи, хотел захватить власть. Итачи был преданным сыном Деревни Скрытого Листа, он понимал, что восстание приведет к гражданской войне, спровоцирует жертвы. Он видел войну и не хотел повторения. – Тон голоса был будничным, а фразы – рублеными, словно он пытался высказать как можно больше значимых фактов, пока есть такая возможность. – Он долгое время был шпионом в клане, двойным агентом. По приказу старейшин он убил всех членов клана, кроме одного. Кроме тебя, Саске.

Саске с усилием сглотнул.

- Итачи не хотел, чтобы о предательстве клана и о его миссии узнал кто-нибудь в деревне. Он не хотел, чтобы имя клана было опозорено. Он также не хотел, чтоб ты знал правду. – Голос стал чуть мягче, и от этого Саске снова поморщился. – Он спланировал все: каждый свой поступок, каждую встречу с тобой, чтобы ты становился сильнее, и сильнее становилась твоя ненависть. Чтобы ты смог выжить, научился защищать себя. Возродил клан Учиха и вернул ему былое уважение, восстановил свое имя, стал героем Конохи, убив его, ниндзя-отступника, предателя, убийцу.

Мужчина рассказывал подробности, убедительно жонглируя фактами. Он начал издалека, вспомнив о временах, когда только основывалась Коноха, о непримиримом соперничестве Первого Хокагэ Сенджу Хаширамы и Учиха Мадары, об их многочисленных столкновениях и о том, как клан вынудил Мадару согласиться на мирный договор. Поведал о настороженном отношении в Конохе к клану, о постоянных подозрениях, о том, как постепенно Учиха становились все более обособленными и, наконец, перебрались на уединенную окраину деревни, обнеся свое поселение высоким забором. О том, как, спустя много лет, их обвинили в организации нападения Кьюби на деревню. Как после этого клан оказался под неослабевающим пристальным вниманием АНБУ. О том, как мало-помалу беспочвенные подозрения стали причиной возникновения реальных планов переворота. Как АНБУ подослали Учиха идеального шпиона – Итачи, как клан до последнего верил, что тот на самом деле шпионит в интересах семьи. Как Третий Хокагэ пытался урегулировать ситуацию мирным путем, предлагая подписать новый мирный договор, и как старейшины Конохи отдали брату приказ уничтожить клан Учиха, чтобы предотвратить восстание, не дожидаясь мирного разрешения ситуации.

Саске почти не слушал, выхватывал лишь отдельные фразы, словно заголовки газетных статей, отпечатывая их в воспаленном мозгу кроваво-красными буквами. Он инстинктивно отказывался верить. Весь его хрупкий маленький мирок строился на нескольких вытекающих друг из друга простых постулатах: брат – убийца и предатель, Саске должен отомстить, брат ненавидит его, и это взаимно.

Он закрыл глаза.

Они с братом сидели на террасе дома, разглядывая окрашенные розовым предзакатным солнцем крыши соседних домов. В душе и сердце царили мир и спокойствие, Саске никак не мог побороть улыбку, краешки губ упрямо ползли вверх. Мальчуган опустил голову, стараясь ее скрыть, ведь проявление чувств считалось слабостью в клане Учиха. А он не будет слабым. Он будет как брат.

- Мне нужно, чтобы ты запомнил одну вещь, Саске, – голос Итачи был как всегда негромким, а интонация – спокойной, но что-то заставило взглянуть на брата.

Итачи сосредоточенно смотрел на свои сложенные в замок руки, собранные в хвост длинные волосы казались еще темнее в лучах закатного солнца, безукоризненно прямой нос, тонкие губы и пронзительные темные глаза, такие же, как у него самого. Все как всегда, только… все же неуловимо иначе.

- Я хочу, чтобы ты помнил, что я всегда буду твоим старшим братом. Даже если меня не будет рядом. Даже если ты возненавидишь меня. – Итачи повернулся к младшему брату и, взглянув в глаза, добавил: – Я люблю тебя, отото, пожалуйста, всегда помни об этом.

Тогда эти слова показались маленькому Саске странными. О чем говорил Итачи? Разве он сможет ненавидеть брата? Потом он долго не вспоминал о том разговоре. Он вообще старался изгнать из памяти все светлые воспоминания о детстве, о брате. Так было легче. Легче ненавидеть, легче жить. Нет, не жить, выживать. Воспоминания приходили к нему только во сне. Но какими бы приятными и светлыми они ни были, в конце всегда были ночь, кровь и смерть. Он просыпался от собственного крика, в пропитанной холодным потом одежде, неприятно прилипшей к коже. Он сжимал кулаки и обещал себе вновь и вновь не помнить, не думать, не чувствовать. Только мстить.

Сейчас воспоминания хлынули потоком, словно прорвавшая дамбу вода, заполнили голову, завладели сознанием. Фоновым сопровождением звучал голос Мадары, а перед мысленным взором Саске мелькали образы и воспоминания, проносились калейдоскопом, иногда повторяясь и помимо воли складываясь в общую картину. Разум все еще отказывался верить, но сердце отбивало бешеным ритмом: «Это правда». Он и не думал, что у него все еще есть сердце.

Тогда на крыльце у Итачи уже был приказ, теперь Саске понимал, что на еще немного угловатых юношеских плечах лежал непомерно тяжелый груз, брат уже знал, что убьет всех родных и близких и что Саске возненавидит его, что он сам сделает все, чтобы добиться именно этого. Итачи прощался с ним. Прощался по-настоящему. Маленькая слабость, в которой он не смог себе отказать, потому что он и в самом деле… Саске закашлялся, как будто поперхнувшись словами.

- Итачи жил, чтобы защищать тебя. До самой смерти… Нет, даже смерть была ради тебя: чтобы освободить тебя и дать тебе новую силу. Он очень любил тебя, Саске, – Мадара произнес слова, которые Саске не смог проговорить даже мысленно.

Учиха уставился широко распахнутыми, ничего не видящими глазами на свои сжатые кулаки. Костяшки пальцев побелели, а сами пальцы сводило судорогой. Сердце стучало в ушах, заставляя сжимать челюсти и кулаки еще сильнее. Мадара подошел к нему и присел на корточки, положив руку на плечо и обеспокоенно заглянув в расширенные зрачки.

- Эй, парень, ты в порядке? – голос звучал издалека, едва донося вложенный в слова смысл.

Как настоящий отпрыск гордого клана, Саске утвердительно кивнул головой.

- Хочу побыть один, – прохрипел он в ответ.

Мадара понимающе кивнул, медленно поднялся и вышел.

Саске сидел неподвижно, боясь пошевелиться, даже после того, как за сородичем закрылась дверь. Ему, привыкшему скрывать, а чаще подавлять эмоции, не позволявшему себе испытывать чувства, бежавшему от любого намека на привязанность, казалось, что малейшее движение приведет к неминуемому взрыву, последствия которого будут разрушительны. Все, во что он безоговорочно верил, на чем строилась его система координат, оказалось ложью. Он давно свыкся с мыслью, что у него нет будущего, но теперь и прошлое оказалось чьей-то злой неуместной шуткой. Хотелось что-то сделать, как-то исправить. Но как?

Он снова увидел себя восьмилетним мальчишкой, отказывавшимся верить, вспомнил, как преследовал убийцу, пытаясь достать его кунаем, как выдохся, но продолжал бежать. Как Итачи остановился на освещенной холодным лунным светом улице и повернулся к брату. Он говорил непривычно много и эмоционально, его жесткая интонация била, словно плеть, оставляя кровоточащие раны в душе. Говорил о силе и границах своих возможностей. О том, что притворялся любящим братом, чтобы узнать его лучше, оценить его. Что не станет его убивать, оставит в живых для самого себя, чтобы посмотреть, что получится из младшего брата, и сразиться с ним в будущем, когда отото станет сильнее.

Саске помнил, как подступала тошнота, как кружилась голова и катились слезы, как горело левое плечо, рассеченное шурикеном, как он потерял равновесие и упал. Затуманенными глазами он видел, как уходивший Итачи повернулся вполоборота, бросил на него прощальный взгляд и в его глазах блеснули прозрачные капли. А потом наступила темнота. Раньше он не позволял себе помнить сверкнувшие в свете луны слезы на лице брата. Это воспоминание вместе со многими другими, счастливыми и грустными, веселыми и печальными, было погребено на самом дне его памяти.