Daigaku-kagami (СИ)

Они никогда и не скучали в этой своей нежности, просто потому что им обоим так было проще: легче найти общий язык, когда не нужно говорить ни слова — достаточно просто сидеть рядом, слушая родное чужое дыхание, легче открыться и подарить всего себя, не раздвигая ног, а лишь глядя в глаза и засыпая на теплом крепком плече. Характер такой — спокойный, крайне уравновешенный, статичный, а у одного еще и безумно впечатлительный.

Этакая красивая картинка, слегка меняющаяся со временем. Полная концентрация на чувствах. И почти невозможная близость, полное родство душ — так что и говорить, на самом деле, ничего не надо, если, конечно, дело не доходит до просьбы что-то объяснить. Как, например, сегодня.

Геракл Карпуси знал японский довольно неплохо. Он старательно изучал этот коварный язык, открывая для себя все новые и новые иероглифы, способы выражения эмоций и чувств. Это как будто сближало его с Кику, делало еще немного роднее, понятнее, а понять загадочную душу Хонды ему хотелось — так, чтобы до конца, на всю глубину, до дна. Так и выходило, что знать-то он его, конечно, знал, но вот ради сближения с Кику старался узнать еще лучше, чтобы продемонстрировать свои умения, вызывая на обычно спокойном лице умиленно-ласковую улыбку, от которой внутри разливалось что-то теплое. И делал это Геракл самым простым из всех доступных способов: просил Кику рассказать ему что-нибудь новое или объяснить материал, который рассказывали им на уроках в «Кагами».

Хонда прекрасно знал об этой уловке Геракла — да тот и не стремился что-то скрывать от него — и все равно каждый раз смущался, когда слышал из уст Карпуси: «Позанимаешься со мной сегодня?» Воображение дописывало в конец предложения совсем не «японским», и от этого Кику каждый раз мысленно корил себя за прошлое увлечение хентаем, чувствуя, что он конченый извращенец, тогда как Геракл не позволял себе ни малейшей пошлости. Только иногда разгуливал по блоку в одних шортах, демонстрируя прекрасное тело, которым Хонда, к стыду своему, хотел не только восхищаться. Но это же ничего, Геракл вовсе не преследовал эротических (а то и порнографических) целей… Не преследовал же?

— Вот так, правильно? — Геракл показал выполненное в тетради упражнение Кику, и тот вздрогнул, отрываясь от разглядывания его загорелого торса и тут же смущаясь своей реакции.

Он взял у Карпуси тетрадь, чтобы проверить выполнение задания, и невольно их пальцы соприкоснулись, отчего Кику поспешил скорее одернуть руку. По коже побежали мурашки. Он чувствовал себя маленькой девочкой, случайно оставшейся наедине с предметом своего полугодового вожделения, когда замечал подобные реакции тела на Геракла. Особенно учитывая, что все это у них, в общем-то, уже было, и почему каждый раз становится чем-то особенным, Хонда понять не мог. Ни с Йонг Су, ни с Яо, ни, тем более, с девушками он такого не испытывал.

Взгляд глубоких черных глаз пробежался по ровным строчкам иероглифов, и Кику в очередной раз убедился, что Геракл допускает ошибки нарочно, просто чтобы еще немного посидеть вот так с ним рядом, наслаждаясь пристальным вниманием и, главное, уединением. Нет, сосед у Карпуси, конечно, был, но он постоянно где-то зависал до поздней ночи, а то и до утра, давая Кику и Гераклу достаточно времени побыть только вдвоем.

— Подумай еще немного над вторым, четвертым и седьмым предложениями, — возвращая тетрадь Гераклу, с легкой ироничной улыбкой в голосе посоветовал Хонда.

Снова как бы случайное касание, и теперь уже улыбка со стороны Геракла, задержавшего ладонь чуть дольше, чем требовалось. Ему интересно было наблюдать за Кику: как тот радуется, как злится, как расстраивается и как восхищается. Раньше он считал его настолько спокойным и уравновешенным, что ни одна эмоция не способна отразиться на его лице, а теперь сам с удивлением обнаруживал, насколько многогранной может быть мимика Кику: совсем немного изогнулись брови — удивление, дрогнули губы — искренняя, а не вежливая, по обыкновению, улыбка, странно блеснули глаза — заинтересованность. Смущать его своими взглядами и «европейским», как выражался сам Хонда, поведением почти вошло в привычку, и странным казалось не увидеть легкого румянца на щеках Кику хотя бы раз за день.

Конечно, он знал, как правильно выполнить эти дурацкие упражнения: детский сад и то решает более трудные языковые задачи, что говорить о человеке, изучавшем этот язык с детства, даже до решения поступать в «Кагами». Но ведь эта игра нравилась им обоим — почему бы ее не продолжить?

— Вот так? — в этот раз он даже не подал Кику тетрадь, и тот сам приблизился к Гераклу, чтобы увидеть — и в этом он не сомневался — абсолютно верно решенные задания.

Как и ожидал Кику, Геракл исправил ошибки. Он улыбнулся и, потрепав его по волосам, хотел вернуться на свое место, когда Карпуси теплой рукой перехватил изящное запястье. Трепет в груди — и сердце невольно заколотилось чаще, а к щекам подступил румянец. Одно прикосновение, один уверенный жест — а в груди ураган, и так не хочется, чтобы Геракл отпускал. И он не обманул ожиданий, вместо того притягивая руку Кику к своему лицу, опалил кожу дыханием и почти невесомо, так легко, как только мог, прикоснулся к ней губами.

Тепло, нежность, любовь, восторг — все смешалось в груди, и хотелось только остановить этот миг, чтобы крепче запомнить эти чувства, чтобы впитать их в себя без остатка, чтобы насладиться ими до упоения. Невозможно? С кем-то другим — да, но Геракл на то и особенный, чтобы мечты воплощать в реальность. Чувство, что грело изнутри так неуловимо, так сладко и тонко, тянуло низ живота, а кончики пальцев невольно онемели на руках и подогнулись — на ногах. Так странно, так привычно, так близко и так непередаваемо хорошо, что Кику позволил себе порывистый вдох, когда вспомнил, как дышать.

Ему хорошо, ему спокойно, ему хочется быть здесь и сейчас, с Гераклом, чувствовать его слегка потрескавшиеся от морозов губы на шершавой, загрубевшей все по той же причине коже, осязать его дыхание, такое горячее, но такое мягкое, как ни у кого другого, и ни за что не отпускать свою руку из загорелых пальцев. Потому что для счастья больше ничего и не нужно — прикосновения того, кого любишь всем сердцем, и его любовь — на коже, как прямое доказательство реальности происходящего. Несколько мгновений, которые Геракл удерживал ладонь Хонды у своих губ, показались вечностью, которую они прожили вместе.

Новые прикосновения — новая жизнь. Геракл потянул Кику на себя за руку, заставляя склониться ниже, так, что кончики его волос защекотали нос Хонды, отчего он, чуть наморщившись, тихо фыркнул. Карпуси шире растянул губы в улыбке: в груди расплывалось умиление, восхищение, от которого сердце невольно замирало, и хорошо знакомое им обоим чувство близости, такой нерушимой, вечной, словно она была всегда, но лишь сейчас, когда ее обнаружили, когда показали, что она нужна, важна, значима, лишь сейчас она решила показаться. Кику растерялся — пусть он и понимал примерно, что последует дальше, но все равно смотрел на Геракла с легким укором и смятением. Улыбка, удивление — и Геракл, прикрыв глаза, потянулся своими губами к чужим. Легкость, смущение — а Кику, вздрогнув, начал мягко отвечать на поцелуй, лаская теплые губы.

Никаких мыслей, только буря чувств, только желание сделать приятнее друг другу. Не так, как это происходит в привычном понимании: когда влюбленные, целуясь все более жарко, раскрепощено и страстно, подключают языки, соприкасаясь ими в пылком танце, спускаются на шею, плечи, уши друг друга, возбуждая, распаляя, вызывая желание идти все дальше и дальше, желание, за которым следует акт великой любви, полное единение душ и тел. Совершенно иначе: мягко, поверхностно, так томяще-сладко, когда достаточно одних только губ на губах, и уже это — высшая форма наслаждения, приносящая теплое удовольствие.

Геракл оторвался от Кику лишь на несколько мгновений, чтобы отпустить его руку и прикоснуться к лицу — только кончиками пальцев, так легко, так мягко, как только вообще это возможно. Кику закрыл глаза, невольно потянувшись за ласковым прикосновением на щеке, желая немного усилить контакт, почувствовать Карпуси рядом немного дольше, немного крепче. Его губы снова поймали в горячий плен, и Кику полностью растворился в ощущениях, отдаваясь в этом детском, трепетном поцелуе без остатка, показывая всю свою любовь, всю нежность, все сердечные чувства, что разрывали грудь.