Морок параноика (СИ)

– Сам не пойму, – пожал плечами Серега, – мне это тоже странно. Мощность взрыва, что в Солнечнове, что в Калинове, вряд ли больше, чем в Хиросиме. Сейчас, по-моему, и бомбы-то такие маломощные не делают. Ведь в Солнечнове центр города – черная клякса, как я сказал, а окраины не все полегли, кое-что уцелело.

– Я над этим голову ломаю еще с первого дня, но так ни до чего додуматься и не могу. И никто не знает. Расскажи дальше. Вот вы добрались до Полякова…

– Добрались… Я понимаю, это его дом, но мы не из какого-то каприза в нем гостями оказались. А, ладно! Короче, на следующий же день Олеся к родителям засобиралась.

– И что, ушла? – Брови у Веры уехали чуть не на затылок. Она отлично помнила, что родители Олеси жили на границе Владимирской и Нижегородской областей. – Туда же пешкодралом – мама, не горюй! Километров четыреста! И вы отпустили?

– Отпустили, – развел руками Серега. – А как было не отпустить, если она прямым текстом отказалась оставаться? Но ты не волнуйся так, с ней Паша пошел. Он тоже, как бы это сказать помягче, не счел возможным остаться. Да и в Солнечнове у него никого не осталось. Вольная птица. Куда хочет, туда и летит.

Серега вздохнул.

– А твои?.. – робко спросила Вера.

Он молча покачал головой. Повисла пауза. Серега спохватился первым и начал рассказывать дальше.

– Борисыч-то почти сразу уехал, у него дача километрах в пятнадцати оттуда, по другую сторону от железной дороги. Домик, правда, летний, но он собрался как-то приспособить… Так что с Поляковым только Михалыч остался. Он же молчун. Вот и сидят они, молчун да болтун, каждый сам по себе копошится.

– А ты? Как ты здесь оказался?

– Когда Олеся с Пашей собрались уходить, я с ними пошел, хотел к Борисычу попроситься. – Серега недобро повел плечами. Вере без объяснений было понятно, что, останься он у Полякова, они бы, в конце концов, поубивали друг друга. – Шли через Подсолнухи, решили к Игорю заглянуть, узнать, как он там. А тут как раз за ним отец из деревни приехал. Ты знаешь, у него отец под Калиновым в деревне живет. Грачево называется.

– Конечно, знаю, – поддакнула Вера.

– Так вот, ты представляешь? Папаня за ним на тракторе приехал! – Серега развеселился, вспоминая трактор. – И меня попросили помочь. А мне что, жалко? Я ведь тоже теперь – птица вольная…

Веселость исчезла, Серега опять сник. Вера хотела и боялась погладить его по руке, зная, как он не любит “телячьи нежности”. Серега без видимой необходимости оглянулся вокруг и опять заговорил:

– И вот мы, значит, выдвинулись в сторону Грачево. Батяня Игорев и малышки – в кабине, а мы трое – в прицепе вместе с барахлом. Трактор – это, конечно, вам не “Мерседес”, но лучше, как говорится, плохо ехать. Когда проезжали мимо завода, вообще веселуха была. Поверх забора высунулись какие-то две морды с какой-то жалкой пукалкой наперевес. Пукалка, кажется, самодельная была. И начали эти морды орать что-то на тему отдать им трактор. А может, и не только трактор, я половину не понял. Так Игорев папаня только показал им свое охотничье ружье, с которым приехал, как они сразу обратно засунулись!

Вера хихикнула. Серега, явно повеселевший, продолжал рассказ:

– Дальше доехали без приключений. В деревне хорошо. Пусть хлеба нет, но все равно с голоду не помрешь. Там народ уже прикидывает, сколько сажать, и сколько сеять, и где бензин добывать. Пожил я у них пару деньков. Потом посмотрел: ну, зачем я им, лишний рот? Своих бы прокормить. Вот и надумал податься к теще. Авось, там пригожусь. Все ж таки не чужие люди. Буду сажать и сеять. А по пути решил сюда заглянуть, на тебя посмотреть. Туда-то мы в объезд Калинова ехали, чтобы лишнюю дозу не нахватать и с дорогой проблем не иметь. А уже в Грачево я услышал про больницу и подумал, что без Верунчика здесь не обошлось. Ну, что, Верунчик, рулишь?

– А, какой из меня рулёжник? – отмахнулась Вера. – Так, зам по тылу и главстат в одном лице. Рулит Курбанов, а я у него что-то вроде правой руки. Или левой. Еда, вода, дрова, медикаменты, прибывшие, убывшие, выбывшие, посыл на… всяких придурков. В общем, Фигаро. Людей не хватает, еды нет, лекарств нет. И крутись с этим, как хочешь. Пока выкручиваемся, а там не знаю. Боюсь вперед загадывать. Слушай, Серега, а далеко твоя теща живет? А то, может, здесь останешься? Нам крепкие мужики позарез нужны. Будешь в приемном покое дежурить. Всякие засранцы, как только тебя увидят, сразу сами прочь побегут, даже посылать не придется. А, Серег?

– Не, Верунчик, ты уж прости меня и не расстраивайся, но пойду я до тещи. – Серега участливо похлопал Веру по плечу и заглянул в глаза. – Под Воронежем она живет. Только не выпучивайся на меня так! Понимаю, что далеко, но за месячишко дойду как-нибудь, даст Бог. И, потом, не особо я крепкий мужик нынче. Во, видала?

Он провел пятерней по волосам. На пальцах остался клок. Вера знала, что это значит. У нее самой тоже начали выпадать волосы, но пока это было незаметно для окружающих, и Вера предпочитала об этом не говорить даже Курбанову. Серега невесело усмехнулся и стряхнул волосы с пальцев.

– Ой, чуть не забыл тебе сказать! – спохватился он. – Игорь видеть начал. Отошли глаза.

– Да ну! – обрадовалась Вера, которая, увидев состояние Сереги, уже собиралась, во что бы то ни стало, уговорить его остаться, но под действием такой замечательной новости ее мысли перескочили на другое. – Давно?

– Вчера. Слушай, Вер, я тут все о себе да о себе… Ты-то как? Твои… что?..

Последние слова Серега выговорил едва слышно. Вера молча покачала головой точно так же, как сам Серега пять минут назад. Потом вздохнула и заговорила.

– Мама и бабушка в ЭТО время были в больнице, на обследование приезжали. Маму я живой успела застать… Похоронила обеих на второй день. Вадик… Я его жду. Если он жив, он придет. А мне кажется, что он жив. Всё.

Она опустила глаза и не видела выражение лица Сереги.

– Что ж, Верунчик, – произнес он после некоторой паузы, – будь!

– И ты, Серега, – как эхо, повторила Вера, – будь!

Они обнялись, и Вера уткнулась лбом в Серегино плечо. Так они простояли молча какое-то время. Оба понимали, что больше не увидятся.

Потом Вера проводила Серегу до ворот и долго смотрела, как он уходит по направлению к московской трассе. Возвратилась в больницу уже тогда, когда перестала различать Серегин силуэт. Шла и бормотала: “Сажать он собрался… Сеять…”. И горестно качала головой. На душе было мерзко.

Через два дня, на восьмой день После Взрывов, пришел Вадик. Практически лысый. И почти слепой.

Некое наитие вытащило Веру из-за ее стола в приемном покое и погнало к воротам. И там, у ворот, когда она увидела еле бредущую вдали такую родную и знакомую, даже отсюда узнаваемую фигуру, ей чуть не стало плохо с сердцем. Задыхаясь и захлебываясь слезами, чуть не падая и не замечая этого, она бросилась навстречу мужу.

Она пыталась кричать его имя, но горло сдавило, и она могла только хрипеть. Как в дурном сне, она бежала к нему и все никак не могла добежать. Или время растянулось для нее настолько, что она делала один шаг, а мысленно пробегала пять.

Она была уже буквально в двух шагах, когда Вадик покачнулся и стал падать. Вера еле успела подхватить его и вместе с ним упала на колени. Так они и стояли на коленях прямо на земле, прижавшись друг к другу и судорожно друг в друга вцепившись. Вадик гладил Веру по голове, всхлипывал и повторял: “Кот… Кот…”, называя ее домашним именем. Вера вообще не могла говорить, только плакала. На нее накатил совершенно необъяснимый и бессмысленный страх, что если она сейчас Вадика отпустит, то он исчезнет, и она его уже не найдет.

Когда первый всплеск эмоций поутих, Вадик взял лицо Веры в ладони, приблизил к себе почти вплотную и спросил, как выдохнул: “Что?”. В одном этом коротком слове выплеснулось все, что обрушилось на его душу в момент взрыва и неделю сводило с ума, бросая от безумного отчаяния к столь же безумной надежде и обратно. Вера глядела в его глаза, чувствовала, как по ее щекам снова текут слезы, и не могла произнести ни слова. С трудом разлепив губы, она выдавила из себя единственное, на что ей хватило сил: “Никого!..”, и, уткнувшись мужу в грудь, завыла в голос. Вадик больше ни о чем ее не спрашивал. Им обоим было достаточно сказанного, чтобы понять друг друга.