А ты придешь к тому дереву? (СИ)

========== Глава 1. Солдат и ворон ======

Городок Санкт-Петер

1707 год

«Лучше опустить голову…»

Так говорил себе Эйдан, пробираясь сквозь толпу. Люди расступались, но в спину ему неслись оскорбления и ругань, летели плевки. Он не хотел их видеть. И с радостью не слышал бы, но у него не было выбора.

– Это он! Еще один мужеложец! Порочная тварь! Гори в аду вместе со своей шлюхой!

Жестокие, грубые слова оседали в сознании подобно кусочкам льда, которым покрылось его страдающее сердце.

Затылок и ребра пронзило острой болью. Горожане начали швырять в него булыжники. Первым порывом было просто остановиться, опуститься на землю, и пусть разъяренная толпа забьет его камнями до смерти. Ему нечего было терять. Он уже был мертв. Но он пока не мог так поступить. Оставалось кое-что, что он должен был сделать. Очень важное. Он должен был увидеть Дина, своего Дина. Увидеть еще раз, пока не стало слишком поздно. Ради этого он готов был извиняться, просить, умолять. Был готов, на что угодно. Это не изменило бы предначертанного – ничто не в силах было это изменить, – но он не мог оставить Дина одного. Только не сегодня. Он знал, что должен быть сильным, сильным за них обоих, хотя сейчас он чувствовал себя жалким и раздавленным.

В него швырнули еще несколько камней, и, взглянув в лицо ненависти своих земляков, Эйдан бросился бежать, расталкивая тех, кто попадался на пути. Чей-то кулак врезался ему в висок; ослепленный болью мужчина споткнулся, но удержался на ногах и не остановился. Он должен был добраться до противоположной стороны рыночной площади прежде, чем его убьют. Толпу обуяло безумие. Его хватали за одежду, чьи-то пальцы впивались в кожу.

«Вы думаете, что ненавидите меня, – мелькнула шальная мысль. – Вы не знаете, что такое ненависть. Вы никогда не сможете ненавидеть меня сильнее, чем я ненавижу вас».

Наконец, он смог добраться до двери тюрьмы. С радостью (на которую еще было способно его сердце) он увидел, кто стоит на карауле. Мистер Мактавиш был одним из тех, кого Эйдан мог бы назвать другом, хотя он уже не знал, остались ли у него вообще друзья в этом городе. На лице Грэма отразилась лишь глубокая печаль, когда он заметил Эйдана, и это в некоторой степени успокоило юношу, ведь с того момента, как Дин попал за решетку, он видел на лицах окружающих лишь отвращение и злобу.

Эйдан остановился напротив высокого шотландца, и люди перестали бросаться на него. Никто в деревне не был настолько глуп, чтобы связываться с кузнецом, недавно превратившимся в тюремщика.

– Иди домой, Тернер, – проворчал Мактавиш. – Тебе здесь не место.

– Я хочу увидеть его.

– Убирайся. Придя сюда, ты только делаешь себе хуже.

– Мне плевать на то, что думают люди. Я хочу увидеть его.

– Мне запрещено пускать кого-либо внутрь. Даже его матушку.

– Я ДОЛЖЕН УВИДЕТЬ ЕГО!!! – закричал Эйдан, чувствуя как глаза начинает щипать от подступающих слез. – ТЫ ВПУСТИШЬ МЕНЯ ВНУТРЬ ИЛИ КЛЯНУСЬ, Я…

Охранник схватил его за грудки и встряхнул достаточно сильно, чтобы заставить замолчать, но все же не желая причинять боль:

– Нет, парень, я не могу. И ты знаешь это. Уходи отсюда.

Тогда Эйдан сжал челюсти и зашептал так, чтобы только Грэм мог его услышать:

– Послушай, мне наплевать, что думают люди. Мне наплевать, что они бьют меня или швыряют в меня камни. Мне наплевать на себя и на мою проклятую репутацию. Завтра утром моего лучшего друга казнят, – из измученных карих глаз брызнули слезы гнева и отчаянья, которые он сдерживал последние недели. – Завтра Дин будет мертв, – голос Эйдана сорвался на последнем слове, он судорожно сглотнул, прежде чем продолжить. – И в свои последние часы он будет один, совершенно один. Слышишь меня? Никто не заслуживает того, чтобы быть одному перед смертью. Даже убийца. Если ты хоть немного уважаешь его или меня, если в тебе есть хоть немного сострадания, которому учит нас Господь, ты пропустишь меня внутрь, Грэм.

Лицо Грэма оставалось непроницаемым, но Эйдану показалось, что он услышал тихий вздох, прорвавшийся меж плотно сжатых губ. Кузнец отпустил камзол Эйдана и подтолкнул его прочь.

– У меня четкий приказ, – громко произнес он, холодно взглянув на доведенного до отчаянья молодого мужчину. – Никому не позволено видеть заключенного. Ты можешь лишь помолиться за его душу. И за свою собственную.

– Ха-ха! И молись получше, Тернер! Убийцам и мужеложцам дорога в ад! – прокричал кто-то из толпы.

В бессильной ярости Эйдан сжал кулаки. Все были против него. Он понимал, что не сможет переубедить шотландца, и уже собрался уйти, когда Грэм окликнул его.

– Постой! Если пойдешь в церковь… – Мактавиш порылся в кармане своей формы, достал клочок бумаги и угольный карандаш, а затем написал несколько слов и протянул записку Эйдану. – Отдай это преподобному Блэкхоку и, возможно, он позволит тебе помолиться в церкви до завтрашнего утра.

– Не думаю, что он позволит подстилке убийцы войти в церковь, – крикнула женщина из толпы. – Тем более подстилке убийцы своего сына!

Другие люди поддержали это заявление выкриками и смехом.

– Мне нечего делать рядом с преподобным Блэкхоком. И даже с самим Господом, – рыкнул Эйдан. – Я должен быть с Дином.

Мактавиш покачал головой, и Эйдан понял, что это безнадежно. Он сунул записку в карман и побрел прочь.

– Все правильно, Мактавиш! Вы совершили благое дело, не позволив ему вновь прелюбодействовать с убийцей. В этом городе и так уже слишком много согрешили, – какой-то старичок подошел поздравить тюремщика.

– Оставьте парнишку в покое и займитесь своими делами! – Эйдан услышал, как Мактавиш закричал на горожан.

Несколько человек вновь толкнули юношу, бросая ему в лицо оскорбления, однако он предпочел сделать вид, что не замечает их.

Спустя два часа он лежал на сеновале в сарае своих родителей, невидящим взглядом скользя по деревянному потолку. Конечно, он не пошел в церковь. Чтобы там не написал Мактавиш в записке, преподобный Блэкхок был не из тех, кто легко прощает. Впрочем, мысли Эйдана занимали отнюдь не утренние события. Он думал лишь о Дине. Только он царил безраздельно в его мыслях и сердце. Даже сюда, в этот сарай, Эйдан пришел за воспоминаниями. Сейчас это место, значимое для них обоих, было для него единственной возможностью стать ближе к Дину. Он мог бы еще пойти к их дереву – старому дубу на поляне, где они устраивали тайные встречи, – но то место теперь было проклято. И он пришел сюда. На сеновал, где они впервые занимались любовью. Эйдану было шестнадцать, а Дину – девятнадцать. Это было двенадцать лет назад.

Дин вернулся в деревню ранним утром. Последние два года он провел в военной академии. Эйдан не видел друга с тех самых пор, как тот уехал. Все вокруг гордились капралом Дином О’Горманом и, особенно, его отец, считавший, что наконец-то его сын сделал что-то достойное в жизни. Достойное по его разумению естественно, ведь Эйдан знал, что Дин решился на военную карьеру только ради отца. Дин был творческой личностью и очень одаренной. Эйдан видел все его рисунки, эскизы и поэмы. Он был единственным, с кем Дин делился своими работами. Дин знал, что семья не примет то, кем он хотел стать. На это был способен только Эйдан – его самый лучший друг.

Вернувшийся из военной академии Дин уже был мужчиной – широкоплечий и с небольшой аккуратной бородкой. Увидев его в первый раз, Эйдан испугался. Захочет ли мужественный военный продолжать дружить с тощим, растрепанным, вздорным мальчишкой? Впервые Эйдан взглянул на друга по-новому. Неизведанные мысли завладели его разумом, непознанные доселе ощущения смутили душу, когда он впервые увидел Дина, такого красивого в военной форме, когда тот шел ему навстречу, раскрывая дружеские объятия. Больше всего в тот момент Эйдану хотелось продлить это мгновение – прижаться к крепкой груди, прикоснуться к коже под строгой формой, почувствовать, какая она на ощупь.

Эти мысли немало испугали его, ведь на проповедях пастор неоднократно говорил, что лишь женатая пара, мужчина и женщина, могут вступать в такие отношения. Но стоило Дину улыбнуться, и страх быть отвергнутым исчез без следа.