Две реки — два рассказа

Один старик наконец понял нас и дал дельный совет:

— А вы соберите старушек, угостите их винцом, они вам и споют.

Но песни за угощение как-то не «укладывались» ни в наших понятиях, ни в нашем бюджете.

Тогда старик дал другой дельный совет:

— Ступайте, ребята, в Новошино. Вот там старина осталась. Там еще курные избы стоят. Иные старики там всю жизнь прожили, а парохода не видали. Как его увидеть? Летом оттуда не ходят, а зимой пароходы не ходят… Тридцать верст добираться волоком. Как раз сегодня туда трактор идет. В сельпо узнайте.

Оказалось, что трактор уже ушел, но будет ночевать в деревне за пять километров у начала волока.

И вот мы уже в этой деревне, в деревенской избе пьем вместе с трактористами чай.

— Молодцы, ребята, что централочку прихватили, — хвалят нас.

И начинается разговор об охоте и, конечно, о медведях. Ах, эти медведи, нам, горожанам, известные на картинках, а им, северянам, живьем. Каждый из них, конечно, видел медведя, а иной и добывал. Сколько таких рассказов приходилось слышать и тогда, и позже, и шутливых, и хвастливых, и серьезных! Какой же Север без медведей?! Есть медведи, есть, каждый скажет, а вот пойди, увидь его…

Утром отправились в путь. Был август, погода стояла прекрасная, сухая, солнечная — Север по первому разу встретил нас приветливо, а ехали мы на санях, которые волочил гусеничный трактор.

Волоком на Севере часто называют дороги и не только непроезжие, порой обычный проселок между двумя деревнями. Но в Новошино волок был настоящий. По сути это был зимний путь, зимник, летом же преодолеть его мог только мощный трактор, да и то не всегда…

Гусеничный трактор тащил огромные сани с полозьями из бревен, которые только стальному коню и были по силам. На санях внушительных размеров горой были сложены бочки, фляги, мешки и ящики — продукты для новошинского магазина. Все это было надежно стянуто веревками и укрыто брезентом. На верху этой груды разместились люди, человек десять, которым по разным надобностям требовалось попасть в Новошино, и мы в их числе.

Такую махину и мощный трактор тянул еле-еле, так что пешеход обгонял его. Поэтому сначала пассажиры шли пешком по обочинам дороги. Волок начинался веселой дорогой, которая проходила по сухим местам, сначала раменьями (мелколесьем), мимо лесных полей и пожен, далее все более углубляясь в лес по широкой, залитой солнцем просеке. Было бы полное очарование летнего знойного дня в лесу, если бы тишина не нарушалась мощным стрекотом ползущей машины. Хорошо было идти по боковой тропинке, приятно было, устроившись на брезенте, поглядывать на медленно проплывающие стены леса.

Чем глубже в лес, тем ниже становились места, чаще попадались на дороге глубокие лужи и небольшие болотца. Трактор ревел перед препятствием, словно собрав силы, рывком дергал сани и вытягивал их из грязи. Вскоре идти по обочинам стало нельзя: вся дорога превратилась в сплошную грязь и жижу, в которой вылезали из-под гусениц трактора зловещие коряги и размятые бревна. Лес потянулся низкий, частый, чахлый — ольшаник и осинник, мы вступили в полосу болот. Сани плыли в болотистой жиже. Тащить их по грязи было легче, но самому трактору приходилось нелегко — гусеницы почти целиком увязали в болоте.

Это случилось внезапно. Какое-то бревно от старой гати высунулось сбоку, раздался скрежет, трактор взревел, фыркнул и остановился. Наступила поразительная, до звона в ушах, тишина. Послышалось: «Что случилось?» Случилось же вот что: коварная коряга, поднявшаяся торчком из жижи, сбила гусеницу. Трактор по радиатор застрял в грязи.

Попытались поставить гусеницу на место. Долго возились, но это не удалось. Тогда пассажиры побрели пешком. У трактора остались мотористы и продавщица магазина, ответственная за груз.

До деревни оставалось примерно полпути. Дорога вскоре вышла из болот и пошла сухими местами. Впервые мы шли северной тайгой, вековым нетронутым лесом, тем самым суземом, о котором прежде читали в книгах. Стоило только немного свернуть с дороги в чащу — и невозможно было дальше идти: ноги вязли в сыром мху, непролазный бурелом преграждал путь. Ничего живого — ни птицы, ни зверя — не могло быть в этой сырости и глуши, лишь тучи комаров набрасывались на неосторожного путника. Чаща молчала, только резкий крик коршунов, плавающих в выси над дорогой, нарушал суземную тишь.

По дороге встретился мостик через лесную речку. Здесь, у воды и небольшого лужка, было веселое место, люди тут отдыхали по пути, на бережку была устроена скамеечка, а у воды на травке лежал ковшик, сделанный каким-то добрым человеком из бересты, свернутой кулечком и зажатой расщепом палочки, — было в этой мелочи что-то доброе, заботливое, северное. И звали эту речку хорошо: Березовка. Название сказал нам человек, возвращавшийся с покосов по этой речке.

— Хорошее это место, — подтвердил он. — Все здесь отдыхают. Сами-то куда пробираетесь?

— В Новошино.

— А сами-то откуда?

— Из Москвы.

— Далековато… — удивленно протянул мужик и похоже, что не поверил.

Сейчас никого из северян не удивил бы такой ответ — теперь туристы проникают в самые глухие северные уголки. Ныне ответ «из Москвы», «из Ленинграда» не удивит встречного человека на лесной дороге или охотника на таежной речке. Туристы — и все понятно. Но тогда Север лежал еще туристской «целиной», и встреча в глубине леса, на волоке, по которому без особой надобности не ходят, с людьми, уверяющими, что они из самой Москвы, должна была немало озадачить того человека. Не менее удивлены были жители Новошина, куда мы, наконец-то, пришли.

Мы попали в довольно большую и людную северную деревню. Хотя она и стояла за непролазным волоком, на котором только что застрял трактор, не похоже было, что здесь обитают берендеи, не видавшие пароходов. Как выяснилось, невдалеке от деревни возник лесопункт, и в округе, прежде жившей замкнутым мирком, появились новые люди. Мы шли за стариной в патриархальный мир прежнего Севера, а встретились с новым, промышленным краем.

Мы, конечно, пытались искать старину, и это вызывало всеобщее удивление. Не столько вид незнакомых людей, пришедших откуда-то с ружьем, удивлял, как странные их расспросы о песнях и сказаниях. Вокруг нас стали собираться деревенские старички. У них были чистые новгородские лица, ясные детские глаза, и говорили они чистым, незамутненным языком, нараспев с особенными словами и оборотами — речь их хотелось сравнить с тем лесным ручейком, из которого мы пили воду берестяным ковшиком. Уже это было находкой, а мы все хотели чего-то особенного и сразу. Они многое знали, эти бородачи: и местные предания, и песни, и всякие лесные истории, но не могли взять в толк, зачем это двум странным молодым людям.

— А песни у вас певались? — спрашивали мы.

— Как же, пели.

— А теперь поют?

— Как же, поют.

— А кто поет?

Называлось имя старика, посылали за ним мальчишек. Приходил старик, но оказывалось, что и он ничего не знает. Зато про охоту разговор шел живее. Старики рассказывали, как они «промышляли рябов».

— Бывало, под деревней полну пазуху рябов набьешь, — вспоминали они.

— А теперь? — спрашивали мы с надеждой.

— Нету птицы. Пропала сей год.

И конечно, начинались рассказы про медведя.

— …Медведицу-то стрелил, а пестун ушел. Медвежонок-то залез на лесину, я слегу срубил — его по хребтине, а он заплачет что дите, дак жалко…

— Медведь, он тоже совесть имеет. Вербованный в медведя стрелил, да мимо, он ружье отнял, вербованного повалял, мохом обложил, помочил сверху и ушел…

Опять северный колорит сводился к пресловутым медвежьим историям!

Один из ласковых стариков увел нас к себе на ночлег. Мы пили традиционный северный чай из самовара и ели соленые рыжики. Чай и рыжики были неизменным угощением во всех домах, где мы останавливались в нашу поездку.

Наш приход растревожил лесную деревушку. Пошли слухи о «двоих с ружьями», которые расспрашивают стариков и пишут в книжечку, что им говорят. Поэтому утром к нам на сеновал, где мы ночевали, пришел участковый милиционер. Конечно, все быстро разъяснилось, и сам милиционер стал помогать нам в поисках старины. Фольклорных находок мы не сделали, но повидали содержимое бабушкиных сундуков, нагляделись на старинные северные наряды, сарафаны и кокошники, шитые жемчугом. Сейчас я думаю, что ради этого стоило проделать и более трудный путь.