Две реки — два рассказа

Но тогда мы все-таки были разочарованы. Мы по наивности полагали, что стоит нам ступить на землю Севера, как перед нами сами собой начнут раскрываться его духовные богатства, почти так же, как мы считали, что стоит вступить в северный лес, как начнется удивительная охота. Нет, не так просто все обстояло. Надо было, как охотнику, научиться зоркому вниманию к окружающему миру, терпеливому ожиданию, неутомимому поиску, надо было еще многому учиться от людей и книг, чтобы осознать в себе право на поиск и понимание, чтобы люди видели твою настоящую заинтересованность, а не случайное любопытство.

Мне до сих пор помнится обратная дорога, хотя никаких приключений у нас больше не было.

Мы вышли в путь, обманутые солнцем, которое стояло довольно высоко, но на Севере летом солнце садится позже, чем в нашей средней полосе. Был тихий свежеющий вечер. Лесная дорога лежала в тени. Мы шли, провожаемые несметными тучами комаров. В то время не было еще антикомариных средств, и оставалось одно — ускорять шаг, поминутно шлепая себя по лбу, щекам, шее. Близ дороги мы увидели человека, выкашивавшего траву на небольшой поженке. Косил он косой-горбушей с кривой короткой рукоятью. Человек низко наклонялся, промокшая от пота его рубаха была сплошь облеплена комарьем. Маленький грудок дымил на обочине, чтобы возле него хоть в минуту отдыха избавиться от кровососов. Работая, косарь даже не взглянул на нас, только мелькала коса и с хрустом ложились полосами росистые травы.

У мостика на приметном месте было все так же, только ковшик лежал иначе, чем положили его мы. Солнце зашло, но небо еще долго оставалось по-дневному ясным. Сырело, свежело, исчезли комары. В сумерках мы подошли к застрявшему трактору. Мотористы в который раз терпеливо перебирали гусеницу, продавщица сидела в сторонке у чадящего костра. Никто из них не проклинал судьбу, не ругался, они настойчиво делали свое дело. Кругом был частый ольшаник, грязь и болото, сырость и зябь — хуже места трудно было найти, а они не уходили отсюда вторые сутки. Это спокойное упорство поразило нас в северянах, и не раз потом, когда нам самим приходилось нелегко, вспоминали мы и косаря с облепленной комарами спиной, и моториста с застенчивой, словно бы виноватой улыбкой…

Мы задержались у мотористов: стали помогать надевать гусеницу, но опять ничего не вышло. Им оставалась надежда на завтрашнюю помощь, за которой было послано. Дальнейший путь мы продолжали ночью. Но ночи на Севере в начале августа еще не темные и короткие, и, приглядевшись, идти нетрудно. В утренних сумерках, вдыхая бодрящий свежий хвойный воздух, мы выходили из лесу, а в кустах с треском взлетали рябчики. С солнцем, ранним, удивительно ясным, как ясно и чисто воспринимается мир после бессонной ночи, мы подходили к своей деревне в виду Двины…

И вот теперь, столько лет спустя, хожу я знакомыми местами, что-то узнаю, а что-то не могу вспомнить. Никак не найду, в какой избе мы тогда останавливались. И только деревянная церковка, самая древняя постройка в здешних местах, мне наиболее памятна, и еще речная и заречная ширь, открывающаяся с кручи. Где-то тут, невдалеке от церкви, стояла маленькая деревенька в несколько домов. Теперь ее нет, о бывшем жилье напоминают только ямы, поросшие крапивой. В этой деревне жила старая учительница, которая угощала нас шанежками — творожными лепешками и рассказывала о скитах на Дивьих полях за речкой Пермогоркой, о раскольничьих свадьбах «умыканием», диктовала загадки и присказки…

А волок, как он теперь? Он остался, конечно, но теперь им не пользуются. Теперь, чтобы попасть в Новошино, где ныне находится один из четырех крупных лесопунктов района, из Пермогорья едут на автобусе в Красноборск, а оттуда самолет за десять минут доставит вас на место.

Я сижу на пермогорской круче, вспоминаю с улыбкой и благодарностью все то, что дал мне, что открыл, чему научил Север, который начался для меня здесь, на самом красивом берегу Двины.

Отсюда невдалеке есть деревня с загадочным названием — Мокрая Едома, в прошлом центр пермогорских росписей на прялках и сундучках. Что же означает слово «едома»? На местном диалекте означает оно чащу, лесную глушь, употребляется как синоним тайги. Отсюда выражение — «зайти в едому», в глушь, а выйти из едомы на простор называлось «выйти на русь». Значение многих слов утеряно в русском языке, но вот есть свидетельство: русь — значит простор!

Так и мы с другом в то утро, выйдя с новошинского волока, из лесной глуши, на высокий берег, поднявшийся над всей окрестной ширью, ощутили в себе то родное, просторное, привольное чувство, которое вмещается в сокровенное слово — Русь!

Верхняя Тойма

Некогда простиралась русская земля на Север «от Карелы до Устюга, где тамо бяху Тоймици погании, и за Дышючим морем…». Так сказано в памятнике XIII века — «Слове о погибели русской земли». Вдохновенным величанием звучат слова безвестного автора: «О светло светлая и украсно украшена земля Русская! И многими красотами удивлена еси: озеры многими, удивлена еси реками и кладязями местночестными, горами крутыми, холмы высокими, дубровами частыми, польми дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городы великими, селы дивными…»

Когда плывешь по прекрасной реке и ослепляет сверкание плёсов, и радует высокое небо, и зеленые берега, и весь окрестный простор, и овевает вольный ветерок, хочется говорить словами торжественными, древним напевом, любуясь окрест и убеждаясь — «всего еси исполнена земля Русская!»

Удивляет меня и река широкая, и горы крутые, и село на высоком берегу, и название Тойма, происходящее от тех самых «тоймичей поганых» (погаными называли язычников), загадочного чудского племени, жившего в этих местах.

Все это я знаю теперь, а тогда мы не знали, что означает это странное слово и зачем вообще мы сюда попали. Верхняя Тойма была отмечена в нашем маршруте, но никаких памятников старины в ней не оказалось. Мы не знали, что прекрасный архитектурный памятник XVII века — церковь в Вершине — стоит в полустах километрах вверх по речке Тойме на пинежском волоке, да если бы и знали, все равно не смогли бы туда добраться.

Мы искали старину и памятники архитектуры и снова, как и в Новошине, убеждались, что Север совсем не тот, о котором мы создали себе заочное представление. Верхняя Тойма была обыкновенным лесопромышленным поселком. Здесь была запань, по всей береговой полосе лежали штабеля бревен. После тихого Пермогорья это место казалось людным. Мы, приезжие, не вызывали любопытства: через Верхнюю Тойму проходило много народа, направляющегося на работу в ближайшие и дальние лесопункты. Вся жизнь людей здесь была связана с лесом, но с лесом в деловом понимании. Здесь не говорили «угодья», «путик», как книжные романтичные северяне, а звучало «верхний склад», «лежневка», «трелевка». На пристани, в гостинице, в столовой люди вели разговоры о «кубиках», «кругляке», «сортименте». Это был новый, промышленный Север.

Его надо было знать. Но если углубиться в века, то и здесь можно было бы найти немало интересного. Верхняя Тойма — по документальным данным — древнейшее поселение Подвинья. Каждый тоймич скажет вам с шутливой гордостью: «Наша Тойма на десять лет старше вашей Москвы!» И в самом деле, за десять лет до того, как Юрий Долгорукий приглашал новгород-северского князя прийти пировать в Москву, Тойма упоминается в уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича от 1137 года. В грамоте речь идет о доходах новгородской епархии и называются места, которые облагались данью. В то время по речке Тойме и по Вые, притоку Пинеги, жила чудь. Между прочим, и поныне на Вые существует деревня Чудиново, а жителей ее зовут «нифагичами». Чудь, называемая летописцами «белоглазой», «погаными сыроядцами» (то есть язычниками, едящими сырое мясо), противилась пришельцам, отказывалась платить дань. Для приведения ее к покорности посылались воинские отряды. В новгородской летописи под 1219 годом упоминается поход на Тоймокары («кар» — город, следовательно, на городки по Тойме). Упоминание Верхней Тоймы, как уже русского поселения, относится к 1471 году в договорной грамоте Новгорода с отказом от северных земель в пользу Москвы. Тойма, Пинежка и Выя перечислены в духовном завещании Ивана III своему сыну Василию, они же упоминаются и в духовном завещании Ивана Грозного своему сыну Ивану. Известна и двинская уставная грамота 1552 года, данная крестьянам волостей Малой Пинежки, Выйской и Суры поганой, устанавливающая порядок местного самоуправления. Как видим, глубокий исторический «пласт» залегает на верхнетоемских берегах!