Золотая Колыма

И мне понятен краткий ответ Мирского на вопрос, почему он работает на Колыме.

У ПОЛЮСА ХОЛОДА

— Простите, нам лучше повернуть влево, сейчас начнутся взрывы, — вежливо, отводя меня в сторону, сказал Эйдлин.

Трудно представить себе человека более городского облика и склада, чем старший инженер северного горного управления Дальстроя Марк Абрамович Эйдлин. Большой выпуклый лоб, роговые очки, пальто московского образца, повязанное сверху воротника пуховым шарфом, шапка польского бобра и галоши. Типичный облик приват-доцента столичного вуза, выходящего после окончания очередной лекции к трамваю.

Марк Абрамович — один из немногих людей на Колыме, отправляющихся в тайгу в галстуке и галошах. Рано утром он никогда не забывает аккуратно выбриться, сбрызнуться одеколоном и вымыть руки пахучим душистым мылом «Красный мак». И сейчас только огромные варежки из шкуры нерпы нарушают «городской стиль» инженера. Они сразу напоминают, что мы находимся не в Москве, а в долине реки Хаттынах, на левом берегу Колымы, в нескольких сотнях километров от Оймекона, куда, по последним наблюдениям метеостанций Дальнего Востока, перенесен полюс холода с Верхоянска.

Мороз великолепен. Сорок градусов почти не ощущаются в этом безветренном сухом месте. Мартовское солнце сияет в небе. Могучие рыхлые снега горят под ним синеватым пламенем; на них можно смотреть, только обратись спиной к солнцу. Подобное этому сияние наблюдал я на заводе ферросплавов в Челябинске, заглядывая издали в жерло электрической печи Сименса, где бушевали синеватые вихри взбудораженных электричеством молекул расплавленной стали.

Воздух тайги полон кислорода. Ощущение подъема, какой-то просторной радости охватывает здесь человека. Инженер вытаскивает из огромной варежки маленькую руку и с гордостью показывает мне на длинный карьер, разрезающий черным провалом до самого горизонта белоснежное плато. Интонации инженера приобретают методический характер, он как будто читает лекцию перед воображаемыми слушателями.

— Перед вами, — говорит Эйдлин, — исключительное явление. Без преувеличения могу сказать, что здесь вы наблюдаете крупнейшую в мире золотую россыпь. В практике мировой золотопромышленности нет примеров, чтобы на расстоянии десятка километров, без перерыва, тянулось сплошное месторождение золота в таком богатом процентном содержании. Одна эта россыпь может дать мировую известность Хаттынаху.

Марк Абрамович разводит руками и, немножко конфузясь, признается: — Кстати, должен сказать, что многие специалисты на Колыме в свое время недооценивали этот район, относились к нему весьма скептически, считали, что расходы по доставке людей и груза не оправдаются. Если бы руководство Дальстроя тогда послушалось их, пожалуй, мы и сейчас не имели бы представления о Хаттынахе. Однако, несмотря на ярко выраженный скептицизм научных работников, руководство Дальстроя смело взяло курс в этом направлении, и, как видите, республика получила новую золотую сокровищницу — Хаттынах.

Долина реки Хаттынах взята в серьезную обработку. Разрезы идут вдоль и поперек долины. Вечная мерзлота вскрыта на несколько метров в глубину. У бортов разреза, покрывая их края, лежит высокий, метровый слой снегов. Идет зимняя вскрышка торфов, подготовка к летнему сезону добычи золота. Впервые в мире в таких масштабах проводятся взрывные работы на золотых приисках. Этот процесс является большим историческим достижением, которым Дальстрой по праву гордится, и о нем стоит рассказать подробнее.

Инженер Эйдлин сыграл в проведении взрывных работ крупную роль. Года три назад, когда обсуждался вопрос о широкой добыче золота, дирекция Дальстроя столкнулась, прежде всего, с тем, что Колыма сама по себе — страна холода и вечной мерзлоты. Лето на Колыме длится всего сто дней, а из этих ста дней можно мыть золото не больше пятидесяти. Все остальное время уходит на снятие верхнего слоя земли и подготовку к промывке. Из трехсот шестидесяти пяти дней в году триста десять уходит на подготовку и только пятьдесят дней — на работу! Десятки тысяч рабочих принуждены круглый год ждать этих пятидесяти производственных дней. Дирекция так сформулировала перед инженером Эйдлиным свои требования:

— Надо устранить сезонность работ по добыче золота, надо найти способ рационализации этих работ. Мы тратим на завоз одного рабочего на Колыму без малого пять тысяч рублей, а на содержание его в течение года — еще больше. Допустимо ли почти год держать рабочих без работы?

Эйдлин развел руками:

— Я над этим давно думаю. Что ж поделаешь? Таковы условия золотой промышленности. Сезонность неизбежна, все прииски так работают. Конечно там, где есть незамерзающая вода, можно кое-что придумать, но у нас — вечная мерзлота. Рыть землю нерентабельно. Чтобы дорыться до песков, десять рабочих несколько дней будут скрести землю в шурфе. Земля — как железная броня.

Дирекция настаивала:

— Хоть из пушек стреляйте, но землю надо вскрывать зимой.

Инженер приподнял голову и улыбнулся.

— Из пушек?.. А, знаете, это идея совершенно резонная. Над этим я и думал. Можно взрывать землю. Эта мысль не абсолютно нова, взрывать зимой землю на приисках пробовали. Но этот метод как-то не давал результатов. Во всяком случае, он не входит пока в арсенал научных методов добычи золота, он не апробирован.

Тогда Эйдлину сказали:

— А знаете что, Марк Абрамович, плюнем мы на эту самую научную апробацию! Попробуем!

Эйдлин несколько скептически качнул головой, но за разработку проекта широких взрывных работ взялся со своей обычной энергией и уменьем. Ему не впервые приходилось разрабатывать проекты широкого масштаба. Этот аккуратный, немного педантичный человек двадцать лет жизни провел в самых глухих таежных дебрях Алдана, Лены и Колымы.

Еще до революции, молодым инженером, начав с должности помощника начальника небольшого прииска, он после десяти лет работы стал заместителем управляющего всеми золотыми предприятиями крупнейшей компании «Лена-Гольдфильдс». Некогда все инженеры ленской компании ломали головы над вопросом, как добиться того, чтобы зимой по канавам приисков не образовывалась шуга, ибо на расчистку этой шуги ежедневно требовались тысячи рабочих. Для согревания воды на расстояниях в добрую сотню километров приспосабливались нагревательные котлы, ставились турбины, придумывались хитроумнейшие приспособления, поглощавшие сотни тысяч рублей.

И вот молодой инженер Эйдлин пошел на смелый, простой, но остроумный шаг. Рискуя заморозить воду, причинить компании колоссальные убытки и испортить себе навсегда карьеру, он снял с канав все приспособления и приборы и покрыл их легкими деревянными щитами. Успех этого предприятия был исключителен. Шуга мякла в воде, согретой щитками, плыла по канавам, превратившимся в теплицы, и уходила совершенно свободно, без всяких турбин и без проталкивающих ее рабочих…

Так началась ленская карьера Эйдлина, продолжавшаяся много лет, вплоть до революции.

Марк Абрамович сохранил от своего прошлого лишь внешнюю форму корректного специалиста высокой квалификации. Семь лет напряженной работы на Колыме бок о бок с большевиками-энтузиастами колымской стройки, необычайный размах работ, новое отношение к понятиям и людям — все это переродило и психологию и общественные взгляды инженера. Этот видавший виды пятидесятилетний человек, умеющий одинаково тонко и умно оценивать и перспективы золотой добычи в Австралии и Трансваале, и эстетическую значимость редчайших картин, сейчас, как юноша, увлечен своей работой в тайге и огромным будущим золотой Колымы.

— Сейчас начнутся взрывы, — говорит Эйдлин, взглядывая на золотые часы, премию от Дальстроя.

По косогору бегут люди, слышатся тревожные свистки. И вдруг над всем прииском как бы разражается артиллерийская канонада. Заложенный в бортах разреза, в маленьких аккуратных шурфиках аммонал взрывается, белая скатерть снегов вздрагивает сразу в десятках мест, и кверху летят столбы черной пыли. Взрывы ведутся по точному расчету: аммонала закладывается как раз столько, чтобы вверх взлетел только слой бесплодных торфов; иначе все золото, заложенное в глубине, развеется по ветру. В одном из только что взорванных участков Эйдлин рассматривает крупную, отвалившуюся после взрыва глыбу.