В поисках Великого хана

Приключения этого несчастного моряка представились ему теперь в ином свете. Было бы нелепо предполагать, будто к новым землям он был отнесен бурею во время плавания с Канарского архипелага в Ирландию. Ни одна буря не длится несколько месяцев подряд, и ни один увлекаемый бурей корабль не в состоянии держаться того же курса. Гораздо логичнее было допустить, что упомянутый мореплаватель, соблазнившись на Канарских или Азорских островах постоянными бризами с северо‑востока или востока, поплыл по спокойному морю при теплой погоде, так же как плыли они, и достиг безо всяких помех земли, которая, возможно, была тем же островом Эспаньола. Затем, собрав, подобно им, образцы произведений местной природы и деятельности туземцев, он захотел возвратиться на родину с этой потрясающей новостью и пустился в обратное плавание по уже знакомому пути. Но постоянные бризы, с такой легкостью пронесшие его по океанским просторам, теперь оказались для него неодолимым препятствием.

Неделю за неделей плыли они против ветра, не продвигаясь вперед за целые сутки даже на лигу. Так он и его спутники пытались пробить эту незримую воздушную стену, пока у них не иссякли запасы продовольствия и воды, после чего им пришлось возвратиться на Гаити или на Эспаньолу, чтобы снабдить себя тем, чем располагали туземцы, с их согласия или силой.

Следуя всякий раз несколько иным курсом, они три или четыре раза возобновляли свои попытки, пока наконец, лавируя по направлению к северу, не вышли, благодаря счастливой случайности, из зоны пассатов и не открыли, неожиданно для себя, правильного пути в Европу. Но так как эти стоившие огромных усилий попытки отняли много времени, повели к износу снастей и вконец измучили моряков, те немногие из них, которым довелось выжить, достигли берегов Старого Света лишь для того, чтобы, добравшись до них, умереть.

Естественное стремление вернуться тем же путем, каким они прибыли, и было, несомненно, причиной гибели всех мореплавателей, отправлявшихся в течение последних пятидесяти лет до Колона на запад, но никогда не возвращавшихся из таких путешествий. Единственный моряк, которому удалось пересечь океан с запада на восток, сделал это, лишь уклонившись сначала к северу. Возможно, что он поделился с Колоном результатами своего опыта, что и придавало такую уверенность словам адмирала; возможно, что он рассказал о нем многим, но только Колон воспользовался сообщениями своего предшественника, заплатившего за это открытие собственной жизнью. Из всего, что он смог поведать, наиболее важным было указание, как плыть обратно. Вследствие незнания этого курса, которого до наших дней придерживаются парусные суда, и остались, быть может, на дне океана, возвращаясь в Европу, все предшественники Колона.

В первые же дни плавания Мартин Алонсо убедился в выгодности этого отклонения к северу. Оба судна попали в полосу попутного ветра и безо всяких помех шли вперед по спокойному морю. Эта удача была как нельзя более кстати ввиду плачевного состояния каравелл. Помимо всего прочего, «Пинта», неизменно превосходившая быстроходностью остальные суда флотилии, теперь плохо шла при боковом ветре, так как не могла пользоваться бизанью, потому что эта мачта была у нее расколота.

Последнее обстоятельство было использовано Колоном для новых нападок на Мартина Алонсо. Он мог бы позаботиться о замене мачты еще во время пребывания в Индии, «где в прибрежных рощах строевого леса так много, и притом превосходного; он думал, однако, только о том, как бы покинуть адмирала и отправиться на поиски золота, чтобы наполнить им доверху свой корабль». Но, подвергая суровому осуждению эту непредусмотрительность своего сотоварища – если только и в самом деле тут имела место серьезная непредусмотрительность со стороны Мартина Алонсо: ведь, несмотря на разбитую мачту, он сумел и быстрее и более прямым курсом, чем дон Кристобаль, достигнуть Испании, – он забывал, что и сам как моряк допустил несравненно более значительный промах, явившийся причиной смертельной опасности; которой он подвергся.

Колон отправился в обратное плавание на борту «Ниньи» без достаточного для этой маленькой каравеллы балласта. Команда к этому времени успела съесть и выпить большую часть припасов, вина и воды, так что многие не бочки и глиняные сосуды оставались пустыми. Товары для менового торга с туземцами и прочие вещи, необходимые в обиходе цивилизованной жизни, были равным образом оставлены адмиралом в крепости Навидад. Корабль имел недостаточную осадку.

До самого последнего момента адмирал медлил с погрузкой на «Ниныю» камней в качестве балласта. Он собирался проделать это на острове Матинино. Впоследствии он вынужден был отказаться от посещения земли амазонок и в конце концов так и пустился через океан без балласта.

С 16 января по 12 февраля 1493 года все шло хорошо. В этот последний день, согласно дневнику адмирала, «начался сильный ветер, и поднялось большое волнение iia море, так что если бы каравелла была менее прочной и хуже подготовлена к плаванию, за нее можно было бы опасаться».

В течение четырех недель море было таким же спокойным, как на пути в Новый Свет, и теперь испанцы сталкивались с уже знакомыми им явлениями.

Их взорам снова открылись воды, настолько забитые плакучей травой, что, не знай они тайн океана, им пришлось бы продолжать плавание в страхе перед мелями. Снова потеплело; воздух «был как в апреле в Кастилии, И рыбы, именуемые дорадами, подходили к самым бортам каравелл, легко становясь добычей матросов». Они снова видели птиц, прозванных фаэтонами, и много чаек‑сизушек, а в иные дни океан кишел тунцами: именно отсюда, по мнению адмирала, они и шли погибать в сетях, расставленных близ Гибралтара рыбаками из Кадиса или Кониля.

Однако этому благополучному плаванию 12 февраля пришел конец. Начиная с этого дня непрерывная буря не переставала трепать оба судна. Моряки убрали почти все паруса, оставив только самые необходимые, из опасения, как бы порывы ураганного ветра не опрокинули каравелл. Ветер между тем все крепчал и крепчал, и море стало ужасным; сшибались волны, вздымавшиеся с противоположных сторон, и корпуса кораблей, сжимаемые борющимися между собою силами, скрипели так неистово и неумолчно, что казалось: еще немного – и суда распадутся на части.

Обе каравеллы спустили брамсели насколько возможно ниже; отныне от них требовалось только одно – поднимать судно на гребень волны, не давая ему задерживаться между двумя водяными горами, всякий раз все более страшными и готовыми сокрушить его своей тяжестью.

Ночь на 14 февраля была наихудшей за время этого плавания. Буря на море и ураган достигли невиданной силы, и опасность была так велика, что все сочли неблагоразумным придерживаться определенного курса. Поскольку другие средства у них отсутствовали, правильнее всего было отдать себя, во власть океана, куда бы он их нн занес, подставив волнам и ветру корму своего корабля.

«Пинта», находившаяся под командой Мартина Алонсо, поступила соответственно принятому решению и в конце концов скрылась из виду, подавая, впрочем, большую часть ночи световые сигналы, на которые ей отвечали с «Ниньи».

Близкое дыхание смерти смягчает даже самые закосневшие в слепоте души и даже самых ожесточенных врагов заставляет забыть о ненависти Друг к другу. Колон с кормовой башни своей каравеллы напряженно следил за огоньками на «Пинте», то на мгновение поднимавшимися над громадами зыбких гор, то надолго исчезавшими в мрачных провалах между их гребнями. «Пинта» была худшей из двух каравелл. Одна из ее мачт была сломана, и это ограничивало возможности маневрирования парусами. Обшивка корабля во многих местах была оторвана и пробита, и даже достоинства каравеллы – легкость и подвижность – во время этой нескончаемой бури обратились против нее.

Адмирал, в иные минуты чрезмерно чувствительный, как это свойственно людям с безудержным воображением, не сводил глаз, полных слез, с каравеллы Мартина Алонсо, сигнальные фонари которой казались теперь далекими блуждающими огнями. Прощай, Мартин Алонсо! Ведь он пошел на верную смерть! Больше никогда они не увидятся! Дону Кристобалю вспомнились его первые встречи с прославленным моряком из Палоса и их беседы у старого шкипера Перо Васкеса.