Путешествие по Средней Азии

остановок уже многократно описаны, и они не представляют особого интереса,

так же как и окруженный креп-кой стеной город, расположенный на довольно

плодородной *[218] *равнине. Из Себзевара через четыре дня попадаешь в

Мезинан, который считается важным местом, так как дальше следуют четыре

города Хорасана, вызывающие страх: Аббасабад, (Эти станции нельзя назвать

добровольно выбранным местом жительства, так как жители постоянно сидят

взаперти, заниматься земледелием не осмели-ваются, и правительство держит их

здесь лишь для охраны дороги. Аббасабад, например, - это колония, которая

была даже специально заложена для этой цели. Жители - грузинского

происхождения; они сохранили еще многое от своего кавказского обличья, хотя,

как говорил мне один из них, красота народа все более и более убывает,

потому что здесь нет знаменитого кахетинского вина, кавказско-го токая.)

Мияндешт, Меямей и Шахруд. Эти четыре персидских города имеют ужасную

репутацию. Кто не слышал о них? С ними связано так много опасностей и

разнообразных приключений, это - Сцилла и Харибда иранского народа; кто

хочет рассказать о большой смелости, пусть не забудет занести эти четыре

названия в дневник своих приключений. "Но почему?" - спросите вы. Ответ

очень прост. Эти станции находятся на краю той большой равнины, которая

переходит на севере в туркменскую пустыню. Здесь нет ни гор, ни рек, которые

бы отделяли ее от Персии, и так как разбойничающие сыны пустыни мало

обращают внимания на государственные границы, их набеги очень часты, и

именно эти четыре города стали, можно сказать, ареной их действий. Их добыча

редко бывает скудной, потому что здесь проходит глав-ная дорога в Хорасан,

по которой часто движутся многочис-ленные, богато нагруженные караваны и

бредут любящие стран-ствия, хорошо снаряженные паломники.

Перс никогда не устанет рассказывать о приключениях, свя-занных с

туркменами. На одной из этих станций произошло, между прочим, следующее:

некий персидский генерал послал вперед свое войско в 6 тысяч человек и

отстал лишь на короткое время, чтобы спокойно докурить кальян; когда он,

удовлетворив прихоть, в сопровождении нескольких слуг отправился вслед за

своими людьми, на него внезапно напали туркмены на быстрых конях. В

несколько минут он был ограблен и взят в плен, а еще через несколько недель

его продали в Хиве за 25 дукатов. Здесь также подвергся нападению пилигрим

на пути к могиле имама Ризы; он увидел нападавших издалека, и у него еще

хватило времени спрятать свое маленькое состояние под камнем. Когда он был

продан и привезен в Хиву, он написал оттуда своей дражайшей половине. "Мое

дорогое дитя! Там-то и там-то, под таким-то и таким-то камнем я спрятал 40

дукатов. Пришли сюда 30, чтобы выкупить меня, и сохрани остальные, пока я не

вернусь из страны туркмен, где приходится заниматься рабским трудом!"

Причин для страха и осторожности вполне достаточно, од-нако главной

виной несчастий иранцев была их смехотворная трусливость. Караваны здесь

обычно собираются в большие массы; их сопровождают пушки с горящими

фитилями, солдаты с обнаженными мечами. Часто все вместе они образуют весьма

*[219] *значительное скопище людей; но как только показываются хотя бы

несколько удалых разбойников, они теряют присутствие духа и разум, бросают

оружие, отдают все свое добро, в конце концов даже сами протягивают руки

навстречу оковам и дают увезти себя в тяжелое, часто пожизненное заключение

или рабство.

Я проехал эти станции совсем один, в сопровождении моего татарина,

такой поездки до меня не совершал еще ни один европеец. Конечно, меня

предостерегали не делать этого, однако что мне в моем туркменском наряде

было беспокоиться о турк-менских разбойниках! А мой татарин озирался вокруг

в страст-ном желании обнаружить своих земляков; я полагаю, что они бы не

стали истязать муллу своей веры, а наоборот, еще бы богато одарили за

фатихи, которые мы могли им прочесть. Четыре дня я блуждал по пустыне,

однажды в сумерках сбился с пути, но так и не увидал ни одного туркмена; я

встретил только несколько группок дрожащих персидских путешественников.

Больше, чем страх перед туркменами, меня мучали огромные расстояния между

станциями, особенно между Меямеем и Шахрудом, где мне пришлось просидеть в

седле 16 часов кряду. Это самый большой перегон в Персии, да, пожалуй, и во

всей Азии, и он страшно утомляет как коня, так и всадника.

Поэтому легко можно представить себе, как пристально всматривается

путешественник вдаль в надежде увидеть окру-жающие Шахруд сады. Так как

город лежит у подножия горы, его видно уже на расстоянии нескольких миль.

Усталый всадник думает, что он совсем близко; но его ждет страшное

разоча-рование: после того как он увидел город в первый раз, нужно проехать

еще пять миль, пока наконец не войдешь в его ворота. Более монотонного пути

не может быть: нет ничего, на чем остановиться глазу; летом этот путь,

должно быть, просто мучителен из-за совершенного отсутствия воды. На свое

не-счастье, я принял деревню, лежащую поблизости от Шахруда, за сам город,

скрытый в ложбине; представьте себе мою ярость, когда я понял ошибку и мне

пришлось прибавить еще добрых полчаса ко времени пути до станции. Я сел на

лошадь около 12 часов ночи, и было уже более 6 часов вечера, когда я проехал

по плохой мостовой Шахруда и остановился в одном из главных караван-сараев.

Бедный конь был совершенно измучен, да и я не меньше его.

Когда я мутным от усталости взором обвел четырехугольник караван-сарая,

к своему величайшему изумлению я обнаружил сына Британии, да, настоящего

англичанина с истинно ман-честерской физиономией, сидящего у дверей одной из

келий. Британец, один-одинешенек, здесь, в Шахруде, - это, конечно,

редкость, почти чудо. Я уставился на него, он, погруженный в глубокую

задумчивость, измерил меня удивленным взглядом. Мой бухарский костюм, мой

чрезмерно утомленный вид вывели его из состояния флегматичности, и кто

знает, что подумал он обо мне, когда я, несмотря на всю свою усталость, не

смог *[220] *уклониться от такой редкой встречи, едва волоча ноги,

при-близился к нему и сказал: "How are you, sir?"^141 . Он, кажется, меня не

понял, и я повторил свой вопрос. Тут он, явно пора-женный, вскочил со своего

места, на его лице, как говорится, заиграли все краски. "Well!"^142 - сказал

он, от удивления заи-каясь. "Где вы выучили английский? Не в Индии ли?" -

спросил он меня. Я хотел было еще больше взвинтить его любопытство и сыграть

с ним великолепную шутку, однако постоялый двор основательно смущал меня и

отнимал всякое желание к этому. Я представился ему. Его радость была

несказанной. К великому изумлению моего татарина, который все еще считал

меня пра-воверным, британец обнял меня и повел к себе в комнату. Мы провели

славный вечер, и на другой день в угоду ему я позволил себе отдохнуть,

потому что бедному малому было необычайно приятно после шестимесячного

отсутствия всяких связей с евро-пейским миром поговорить о милом Западе

здесь, в глубине Персии. Беднягу, которого через несколько месяцев после

этой встречи ограбили и убили на дороге, звали Лонгфилд. Он был здесь по

поручению одной крупной бирмингемской фирмы, чтобы закупить хлопок, всегда

возил с собой много денег и забыл, к сожалению, подобно многим другим, что