Саянский дневник

Возвращаемся совершенно мокрые и застаем лагерь почти еще не разбитым. Зато все штормовки высушены.

На обед был суп с мясом, вареное мясо и мусс — божественное варево из ягод, сахара и манки, густо малинового цвета и неописуемого вкуса. Решили присвоить перевалу название «Мусс», а муссу название — «Грандиозный».

21 августа

Как только мы вчера легли, по палатке забарабанил крупный дождь. Тент совсем близко над головой, и кажется, что струи воды вот-вот начнут так же поливать нас самих. Но наша палатка выдержала прошлым утром первое испытание, и мы спокойно уснули под убаюкивающий шум дождя. Но это было преждевременное спокойствие. Часа через два мы проснулись от того, что на головы нам опустилось что-то тяжелое, холодное и мокрое. Оказалось, что это провис тент и в нем собралось целое озеро воды. Мы, не вылезая из палатки, приподняли свой край и выплеснули воду, но через полчаса повторилось то же самое. Вставать и вылезать на дождь никому не хотелось, а потому мы всю ночь время от времени выливали воду и понемногу сдвигались вниз, убегая от все больше провисавшего тента. Кончилось тем, что ноги наши высунулись наружу и одеяло подмокло.

Когда дежурные вылезли из палатки, костер уже горел, а у костра сидел унылый и мокрый до нитки Владик. Оказывается, любовь к охоте погнала его чуть свет на перевал, на озеро, где он ожидал увидеть уток и принести их нам на завтрак. Впрочем, любовь к охоте не мешает ему по нескольку дней не чистить ружье. Зато инструктор в этом отношении полная противоположность Владику. Он почти не стреляет из своей малопульки, но чистит и мажет ее утром и вечером. Без конца на чехле его ружья нужно перешивать то пуговицы, то петельки, то ремень. Ночью ружье кладется в мешок. Но, несмотря на все заботы, мы еще ни разу не имели к обеду никакой дичи.

С утра небо хмурилось, моросил дождь. Мы долго и нудно собирались, а когда хотели вьючить оленей, Николай Петрович поправил свою кепчонку и сказал: «А у меня, начальник, такой план». И предложил не идти сегодня нога за ногу, прорубая тропу и отдавая людей и оленей на съедение гнусу, а остаться здесь, послав вперед двоих людей с топорами. Предложение было принято. С топорами ушли Владик и Леха. Ушел и Николай Петрович с оленем. Оставшиеся стали благоустраивать лагерь.

Первым делом нужно было перетянуть палатку: дождь грозил начаться каждую минуту, а она была все в том же плачевном состоянии, что и ночью. За это взялись инструктор и летописец. Начались муки творчества. Поочередно отпускали и натягивали все оттяжки, но яма на тенте при всех вариантах только увеличивалась. Пытались применить к тенту законы механики, но он оказался системой, статически не определимой неопределенное количество раз. Пришлось пришить к заднему краю еще две оттяжки, кроме средней, и на этом покончить.

Потом инструктор взялся за выпечку хлеба — первого хлеба в походе. Разложил перед собой кастрюли, сковороды, приготовил муку, воду, соду, кислоту, масло и приступил. Как-то очень странно было видеть нашего инструктора с руками, перемазанными тестом. Но он блестяще справился со своей задачей и испек три румяные, поджаристые, аппетитно пахнущие лепешки!

Целый день нас развлекал Борис, оставшийся с нами.

Он необычайно наблюдательный и сообразительный парнишка, великолепно говорит по-русски, любит употреблять витиеватые выражения вроде «с толстым удовольствием», «он долго и протяжно вздохнул». Относительно нас Борис сказал, что мы не дорожим жизнью.

Что же, отчасти он прав. Мика даже объявила, что Борис во всем прав, но он тут же убил ее своим заявлением, что мужчины — это люди первого сорта.

Часа в три вернулся Николай Петрович. Он принес от ребят записку, написанную карандашом на черной обертке от пленки. В этом послании говорилось, что они будут искать место для лагеря и, возможно, останутся на ночь. Просили ждать их до десяти часов.

Погода весь день капризничала, горы были плотно укутаны пеленой тумана, видимости никакой. Мы потеряли последнюю надежду увидеть издали Грандиозный. Николай Петрович говорит, что такая погода может продержаться неделю. Так бывает здесь каждую осень, и это сущее мучение для пастухов, теряющих в тумане своих оленей.

К вечеру стало проясняться. И вдруг раздался торжествующий крик Мики: «Вижу! Вижу!» Это она забралась на соседний пригорок и увидела верхушку пика.

В лагере началась паника. Первым выскочил на горку Сашка, за ним — летописец, на ходу надевая фотоаппарат и зашнуровывая ботинки, затем Таня, Алик, Мика, Петя.

Это было грандиозное, незабываемое зрелище. Туман рассеялся, и за ближайшим хребтом величественно вздымалась трезубая громада — три вершины Грандиозного. На середине самой высокой из них — западной еще не стаяло белое облачко. Обращенный к нам северными склонами, пик был виден во всей своей мрачной неприступности: отвесные голые скалы, темно-синий обрыв льда, которым кончается огромный ледник, и вылетающий оттуда гигантский водопад. Места, куда падает водопад, мы не увидели.

Заходящее солнце осветило вершины гор. Облако на груди Грандиозного порозовело, вершины гор стали золотисто-зелеными, точно бархатными, кое-где покрылись густым багрянцем, и на эти освещенные последними лучами склоны уже вползали вечерние туманы. С каждой минутой горы разгорались все ярче, но свет уходил все выше. И вот уже последний луч скользнул последний раз по самой высокой вершине и погас.

Никакая цветная пленка не передала бы игры теплых вечерних тонов на склонах гор.

Еще одной радостью этого дня был свежий хлеб. Он оказался тяжеловатым, но мне кажется, что никто никогда не ел хлеба вкуснее. Мика утверждала даже, что такой хлеб гораздо сытнее, потому что он тяжелый.

Второй радостью было доедание каши, оставленной ребятам. После ужина все почему-то очень часто спрашивали, который час. Без пяти десять уже были готовы котелки и ложки, а участники сидели по команде «На кашу равняйсь». Но жестокий обладатель часов все же заставил их переждать целую минуту. В одну минуту одиннадцатого каша была начата. В две минуты одиннадцатого ее уже не было.

22 августа

Утро выдалось серое. Градусник показывал 8°. Перед уходом Николай Петрович попросил у нас длинную суровую нитку. Оказалось, он хочет отсечь пострадавшему накануне оленю кровоточащий обломок рога. Ниткой перевязал рога у основания, а потом ножом отрубил их. Олень вел себя при этой операции весьма кротко.

Тропа сразу резко пошла вниз, через бесконечные приточки Пихтового ручья, а затем несколько раз и через сам Пихтовый.

Бедной Танюшке не повезло: при первой же переправе она оступилась и упала прямо в воду. Зато дальше у нее было то преимущество, что она смело входила в воду, а остальные в волнении бегали взад и вперед по берегу, выбирая место для переправы, и медленно переживали постепенное промокание ног. А итог был почти у всех одинаковый.

Дорога шла опять по высокотравью, но оно выглядело совсем иначе, чем, например, на последнем перевале. Листья борщевника побурели и обвисли, как мокрые тряпки, чемерица пожелтела, многие травы отливают багрянцем. Все высокотравье поредело и выглядит жалким и побитым.

Но скоро оно кончилось, долина стала уже, склоны круче. Кругом густая пихтовая тайга, темная, сумрачная, сырая. Тропа жмется по берегу ручья, временами выходит на каменистые галечные отмели.

Случилось так, что девчонки несколько поотстали. Караван скрылся из виду, и они шли следом по полосе примятой травы. Когда тропа выходила на галечник, приходилось искать кое-где на сырой земле отпечатки копыт или отриконенных ботинок.