Люди в джунглях

— Селама хорошая женщина, — говорю я Джаину. — И красивая. Шаль, что она попала в лапы этому грубияну Джангбакару.

— Туан, я уже говорил: нехорошо это, когда среди стольких мужчин всего три женщины. Лучше уж, пока не случилось новой беды, выпроводить и этих трех.

Джаин мрачно косится на клетушку Джангбакара и Селамы. Мне не легко ответить Джаину. Если я отошлю женщин, уйдут и многие мужчины. Лучше обождать, пока у нас не прибавится рабочих. И надеяться, что тогда здесь станет больше женщин. Скажем, одна на троих мужчин.

Селама не стала лить слезы по Ахмату. Здесь не принято плакать по мужчине, который был заворожен. Да и к чему горевать, когда мужчин так много и джунгли притупили чувства? Ненависть и вожделение управляют жизнью нашего лагеря.

И все же надо постараться завлечь сюда женщин. Пока не стало еще хуже. Пока я сам не превратился в зверя.

— Мы должны как-то задобрить духов джунглей, — говорит Дулла. — Это важнее, чем привозить женщин.

Медленно идут дни. Джангбакар все больше мрачнеет. Он то и дело оставляет работу, чтобы прокрасться к лагерю и проверить, чем занята Селама. Ссылается каждый раз на то, что у него температура, нужно принять лекарство. Но всем ясно, в чем дело. Что и говорить, нелегко быть обладателем женщины, когда тебя окружают столько мужчин!

Я ловлю себя на том, что заглядываюсь на ноги Сити. У нее кожа грубее, чем обычно у малаек. Кроме того, ее ноги покрыты пушком, а у малаек, как правило, совсем нет волос на теле. Как бы я поступил, если бы мы с ней оказались вдвоем в джунглях? У нее противная нагловатая ухмылочка. В других условиях я не стал бы и глядеть в ее сторону. А теперь вот раздумываю: смог бы я из-за нее убить остальных мужчин, будь наш лагерь совсем отрезан от внешнего мира? Временами я забываю, что где-то существует иная жизнь. Мне начинает казаться, что вертлявая Сити — единственная женщина на свете, и я испытываю отвратительное влечение к ней.

— Надо принести в жертву белую курицу, — говорит старый Дулла. — Белую курицу, тарелку риса и два яйца. Не то джунгли убьют еще кого-нибудь из нас.

Каждый вечер я сижу и смотрю на Сити. У нее круглый живот, полные груди. Но голос резкий и противный. Маленькие глаза с тяжелыми веками. Если она поднимает саронг выше положенного, я вижу у нее над самой коленкой покрытое волосками родимое пятнышко.

Что если Эмбер погибнет? Он всех отчаяннее ныряет под кряжи, когда мы вяжем плоты. Кто возьмет Сити, когда крокодил возьмет Эмбера? Я белый, к тому же начальник. Никто не посмеет помешать мне. А впрочем, так ли это? Не все ли равно, белая у тебя кожа или смуглая, коль скоро под этой кожей бурлит одинаково красная кровь и страсть заправляет всем. Может быть, получив Сити, я получу и палкой по голове…

Джаин прогоняет Сити, отсылает ее, как обычно, к Эмберу. Кажется, Джаин единственный, кто но поддается влиянию джунглей. Впрочем, Аванга как будто тоже не затронули страсти и мрачные размышления. Знай себе острит и смеется, когда остальные точат свои ножи и мечи. На женщин он смотрит безо всякого вожделения. Часто уводит меня на ночную охоту с фонарем. Это лучше, чем торчать в лагере и ждать, когда Сити покажет ноги.

У Аванга удивительно светлая душа. Это человек с легким характером, смешливый и добрый. Он чистокровный малаец, случайно очутился в этом заброшенном уголке Борнео. «Игрок» — так зовут его остальные. Это потому, что он выделяется даже среди малайцев своей страстью к игре. Но чем объяснить, что Аванг не смотрит на женщин такими же глазами, как мы?

— Он любит свою жену, — говорит Дулла; они давно знакомы.

Удивительный человек.

Эмберу не суждено было угодить в пасть крокодилу. Его придавило салазками.

Мы проложили через болото настил. Один из деревянных рельсов оказался слишком слабым. Когда по ним тащили пятитонный кряж, он сломался, салазки перевернулись, и Эмбер очутился под ними. Он шел у самого кряжа и не успел отскочить. Очевидно, думал о том, верна ли ему Сити. Ужасное зрелище: ноги и всю нижнюю часть тела раздавило в лепешку, изо рта текла кровь. В тот вечер я не думал о Сити.

Па следующий день мы принесли жертву духам: белую курицу, рис, яйца. Дулла бормотал заклинания. А вечером я так упорно думал о Сити, что у меня во время еды дрожали руки.

О, проклятые джунгли!..

Три дня Джаин стерег клетушку Сити, никого не подпускал к ней.

Но вот вернулся Аванг со своей женой, за которой поехал в день смерти Эмбера. Посмотрев на нее, я сразу понял, насколько отупел и озверел здесь.

Жена Аванга была, как и он, из Малайи. Чистокровная малайка, утверждал Аванг. Вполне возможно, хотя мне никогда не доводилось видеть малайки с такими тонкими чертами лица, как у Джарджи. Кстати, у нее не только лицо было прекрасно — она обладала удивительно стройной фигурой. Но главное — ее глаза и застенчивая улыбка. Это благодаря им мы вдруг почувствовали, что среди нас, зверей, появилось высшее существо, и устыдились навеянных джунглями страстей и мыслей. Мне стало понятно, почему беспечный Аванг никогда не смотрел с вожделением на других женщин. В каждом взоре, который обращал на жену этот веселый, беззаботный человек, можно было прочесть, как он боготворит ее.

Джарджа привезла с собой двоих детой. С первого взгляда видно, что это ее дети. Они были чище и вели себя гораздо лучше, чем большинство их сверстников. «А через шесть-семь месяцев, — сообщил мне Аванг, — Джарджа родит еще одного»!

За какую-нибудь неделю настроение в лагере переменилось. Мужчины не точили ножей по вечерам, и красное, как кровь, Вожделение не разгуливало вокруг так нахально, как прежде. Я не берусь точно описать чувства остальных, но сам я уже больше не любовался ногами Сити и не раздумывал, что бы я сделал, очутившись с ней наедине в джунглях. Мне казалось, что и Сити перестала беззастенчиво строить глазки; и Селама старалась играть роль жены, а не любовницы своего нового хозяина.

Чем это объяснить? Джарджа никого но поучала, но показывала, что не одобряет наших грубых мыслей и нравов. Она говорила очень мало, но на ее губах всегда была приветливая улыбка. Охотно помогала лагерным жителям в разных мелочах: перевязывала ссадины, угощала кофе, оказывала другие знаки внимания. И в отличие от остальных обитательниц лагеря вела свое хозяйство так, как надлежит женщине, заботилась о том, чтобы к приходу Аванга был готов обед. Ее клетушка под нашей общей крышей стала настоящим домашним очагом: противомоскитная сетка всегда выстирана, незамысловатая утварь и вещи на мостах, в вазочке из бамбука — цветок. Но не это нас укротило. Дело было в другом: у Джарджи могли быть только чистые и добрые мысли, и мы все каким-то образом почувствовали это. Неужели и мои мысли не секрет для окружающих? Наверно. Ведь я же знал, что остальные мужчины думали о том, о чем думал я…

И вот теперь зверь отступил. Мы увидели человечность Джарджи, и нам стало стыдно за себя.

Вскоре после того как приехала Джарджа, мы услышали в джунглях новый звук: гудок парохода. Пароход впервые добрался до Нунукана.

Мы кричали, гикали, хохотали. Забыв о работе, мы помчались сломя голову через заросли к устью реки. А когда выскочили на берег моря и совсем близко увидели стоящее на якоре судно, то даже запрыгали от радости.

Почему? Об этом в тот миг никто не задумывался. Прибежали, и все. Мужчины и женщины, все, кроме старого Дуллы: он не торопясь спустился вниз по реке на пироге.

Конечно, я знаю, почему. Гудок парохода напомнил нам, что мы хозяева. Мы — люди! И что есть другой мир за пределами нашего маленького участка. А мы было начали сомневаться в этом. Нам уже казалось, что мы проданы в рабство и джунгли — наш хозяин, а но мы хозяева джунглей.

Но пароход громко возвестил, что мы — владыки, и наше тщеславие, которое совсем зачахло в этом лесу, опять расцвело.