Люди в джунглях

Стало обычным, что мужчина забирает большие авансы, чтобы купить женщине побрякушки; нередко с целью сманить жену у другого. Однако, получив таким путем женщину, счастливец, как правило, не может долго удержать ее. Она уходит к другому, а у покинутого любовника остаются долги, которые достаточно надежно привязывают его к компании.

Бакар один из многих. После каждой получки он проигрывает весь свой заработок. Потом приходит просить аванс, а то не на что жить.

— А зачем ты так живешь? — спрашиваю я. — Сбрось эту лямку, расчисти клочок земли, посей что-нибудь и выстрой себе дом!

— У меня нет жены, туан. Я не хочу торчать один в хижине. Сначала надо побольше заработать, чтобы жениться. Может, в следующую получку выиграю сотню-другую.

И хотя цивилизация делает здесь еще только первые шаги, у нас уже есть, так сказать, свои кадры прочно привязанных к компании рабочих. Они но могут уйти, когда вздумается, их не пускают долги или женщины, которых им надо содержать. Джаин доволен. Считает, что дела идут на лад. Туан увидит, мы их научим жить, дай срок!

Да уж, мы их научим… Выряжаться в нелепую одежду. Обвязывать шею галстуком и вставлять золотые зубы. Обзаводиться все новыми и новыми так называемыми запросами и работать, работать, работать…

А еще, твердит Джаин, нам нужны китайские рабочие. Без них мы никогда не добьемся пяти тысяч. К тому же их легко обратить в неволю. Они употребляют опиум. Опиум привяжет их надежнее, чем что-либо другое. Рабы опиума станут нашими рабами. Это очень даже хорошо, считает Джаин. Ни он, ни я и никто из рабочих-малайцев не употребляют опиума, нас этой цепью не привяжешь. Джаин утверждает, что, снабжая китайцев опиумом, мы не только себе, но и им делаем услугу. Возможно, он и прав. Ведь воевали же англичане с китайцами, чтобы заставить их употреблять опиум. Так что, наверно, это очень хорошо, надо только взглянуть на дело с правильной стороны.

Да, все зависит от того, как посмотреть на дело… Если посмотреть правильно, то компания, которую я представляю, — истинный благодетель. Ведь мы даем нашим смуглым братьям возможность зарабатывать деньги, так что они могут удовлетворять свои запросы, становясь все более «высоко» развитыми людьми. А наших желтых братьев мы обеспечим не только заработком, но и опиумом, на который они смогут расходовать свой наработок.

Словом, к ним можно ключ подобрать. Иное дело даяки — с ними куда сложнее.

Даяки прибывают к нам группами по двадцати-тридцати человек. Всегда с вождем во главе и всегда с намерением заработать на швейную машину или на ружье. Собрав необходимую сумму, они сразу же возвращаются в родную деревню. Это даяки-бахау и даяки-каяны, большей частью из долины реки Булонган, свободные люди, твердо знающие, чего хотят; приветливые, веселые, радушные, одаренные, с развитым чувством юмора. Я отлично ладил с ними, когда жил среди них в их собственной стране. Сейчас они мне уже не так нравятся. У меня нет времени посидеть с ними у костра или в хижине и поболтать о подлинных ценностях жизни. Я вижу их только мельком, когда контролирую участки и ругаю за то, что они сделали мало. Еще больше я бранюсь, если они спустя несколько месяцев собираются ехать домой.

— Куда вы спешите, черт возьми? Вам плохо здесь? Или я слишком много платил вам, и вы уже успели разбогатеть? Останьтесь хотя бы еще на месяц-другой!

— Нет, туан, нам пора возвращаться. Плохо жить так далеко от дома. И мы уже заработали на ружье нашему вождю.

Вспоминаю вождя по имени Аби. Рослый полный мужчина, энергичный квадратный подбородок, крепко сжатые тонкие губы, суровый взгляд из-под тяжелых век. Ему не нравилось на Нунукане. Он решил отправиться домой вместе со своими двадцатью даяками, не успев заработать на швейную машину.

Аби надоело видеть одно только море да редеющие джунгли. Ему опостылела жизнь лесоруба. Он скучал но дому, жене, по посевам на берегу реки и голубеющим вершинам, где в ожидании его копья или нули бродили олеин и буйволы.

Он говорил об этом мне, говорил своим людям.

— Останься, вождь, пока не заработаешь, сколько задумал. Три месяца пробыл здесь, можешь пробыть еще столько же, — уговаривал я.

— Останься, вождь, — твердили его люди. — Что скажут женщины, если мы вернемся без швейной машины?

Они решили остаться. Но вождь ходил сумрачный. Зайдя как-то в хижину среди дня, я застал его там, погруженного в раздумье.

— Туан, отсюда до моего дома больше месяца пути. Это очень, очень далеко. Там, в горах, меня ждет жена. И мои родители, которые уже давно умерли, тоже ждут меня, еще выше в горах. Что мне делать здесь у моря? На что мне эта швейная машина? Я должен вернуться, туан. Поскорее. Надо придумать способ быстро вернуться в горы.

Боясь, что он уйдет со своими людьми, я на следующий день снова зашел в его хижину. Меня предупредили, что они уже приготовили лодку, чтобы переправиться на Борнео.

Войдя, я увидел вождя распростертым на полу. Он лежал лицом вверх, посередине груди зияла кровавая рана.

Со времени его смерти прошло уже несколько часов, он успел остыть, мышцы его отвердели. Маленький нож, которым вождь убил себя, он аккуратно воткнул на место, в стену. Кровавый след показывал, что он нанес себе смертельную рану в соседнем помещении, затем пришел сюда, лег и уснул последним сном перед тем, как отправиться вверх по реке к предкам.

Сначала я было подумал, что вождя убили. Но, вызвав его людей и поговорив с ними, понял, что это все-таки самоубийство.

Они бегом, один за другим, примчались к хижине и с воем бросились на землю возле тела своего предводителя.

У меня сердце обливалось кровью. Они напоминали маленьких детей, потерявших любимую мать.

— Зачем ты ушел от пас? — причитали они. — Почему ты нас не дождался? Кто будет теперь руководить нами, направлять нас? Кто поведет нас обратно в деревню? Мы не можем больше оставаться здесь. И мы не заработаем на швейную машину. Как нас примут дома, когда мы вернемся без тебя? Без швейной машины? Почему только ты не дождался нас?

Как сделать рабов из таких людей? Как связать крылья такому Аби, который готов призвать на помощь смерть, только бы освободиться? Как сделать из них «настоящих» рабочих? Как приобщить их к цивилизации?

Тело Аби покоится в земле Нунукана, в выдолбленном стволе. Но его свободная душа унеслась вверх по реке к лесистым вершинам, в обитель предков. Несколько месяцев спустя ушли и его растерянные соплеменники; им предстояло держать ответ в родной деревне — почему они не последовали за своим вождем.

Боевые товарищи Асао

Я до сих пор так и не знаю, чем объяснялась самоотверженная забота Асао о моей моторной лодке — преданностью мне или преклонением перед подвесным мотором марки «Пента»? Впрочем, возможно, тут играло роль и то и другое.

Когда мы ходили по мелководным рекам и винт оказывался в опасной близости от илистого дна, Асао выключал зажигание и лез за борт, чтобы перетащить лодку через мель. Любой моторист на его месте скорее пожертвовал бы и мотором и самой лодкой, чем сунуть ногу в эти мутные воды, убежище крокодилов.

Бригада таксаторов, заброшенная Асао вверх по реке, наслаждалась отдыхом у костра на суше, а он сидел один в лодке — боялся, как бы ее не перевернул крокодил или не разбило плывущее бревно. Какой еще индонезиец решился бы оставаться вот так наедине с комарами и собственными страхами?

Когда мы попадали в коварные буруны над прибрежными отмелями, Асао храбро сражался с волнами. Взвалив мотор на свои сильные плечи, он свободной рукой тащил кренящуюся, полную воды лодку. Другой давным-давно сдался бы, предоставив волнам расправляться с упрямой лодкой.

Я провел на Нунукане уже пять месяцев и сменил пять мотористов, когда встретил Асао. Никто из них не мог управлять мотором так, как мне этого хотелось, и, спровадив последнего, я решил, что отныне сам буду заниматься этим делом. Но тут появился Асао; вместе с мотором он занял прочное место во всех моих воспоминаниях о последующих пяти годах жизни в джунглях Нунукана.