В поисках Великого хана

В некоторых местах на побережье все индейцы убегали, бросая свои жилища: здесь они, видимо, уже были осведомлены о том, что адмирал хватает сильных мужчин и привлекательных женщин, чтобы держать их на своих кораблях. В других поселениях, напротив, туземцы доверчиво ждали прихода белых людей, и адмирал раздавал им погремушки, так называемую «ястребиную ножку», колечки из латуни, а также желтые и зеленые стеклянные бусы, и они были чрезвычайно довольны полученными подарками. Арбалетам они дивились больше, чем эспингардам, очевидно отчасти еще потому, что первых было гораздо больше, и потому, что устройство их было понятнее туземцам. Они хватались и за шпаги, вытаскивали их из ножен, не без некоторого страха подвергали основательному осмотру и затем, бросив их внезапно на землю, убегали во всю прыть.

Все они ходили совсем голые, раскрашенные красной краской, с хохолком из перьев на голове и связками дротиков. Они отдавали белым все, что имели, и брали взамен любой пустяк, нисколько не гонясь за выгодой. Это не было торговым обменом, то была сделка, имевшая некий мистический смысл и основанная на превосходстве белых людей – этих могущественнейших волшебников, с которыми следовало поддерживать хорошие отношения.

Матросы с флагманского корабля убили и съели крупную черепаху; ее раздробленный на мелкие куски щит они оставили в лодке. Юнги стали предлагать индейцам крошечные, величиной с ноготок, кусочки этого панциря, и хотя туземцы достаточно часто добывали таких черепах, они все же охотно брали эти кусочки, словно то были некие талисманы, делая это лишь потому, что их держали в руках белые юноши; а взамен они давали пучки дротиков.

Наконец «Санта Мария» и «Нинья» снялись с якоря и, так как ветер сменился на более благоприятный, взяли курс на Бабеке. На горизонте виднелись горные вершины острова Бойо. В это первое путешествие они больше не возвращались к берегам Кубы, или Хуаны.

Ближайшие к побережью поля были сплошь обработаны и зеленели, «как пшеничные нивы близ Кордовы в мае месяце». В течение ночи на склонах гор они видели много огней, а днем в тех же местах – столбы дыма; и они решили, что это – сигналы, передаваемые туземцами друг другу.

Колон пришел к выводу, что все говорившееся им в восхваление Кубы, сколь бы возвышенно оно ни было, совершенно бессильно дать представление о красоте этого нового острова. Сойдя на берег, они тотчас же натолкнулись на деревья разных пород, обильно усыпанные редкостными плодами, которые адмирал, как всегда одержимый жаждой обогащения, поспешил объявить исключительно драгоценными пряностями. Быть может, то был мускатный орех, но так как плоды эти еще не созрели, определить их точнее не представлялось возможным.

Продвигаться вдоль берега им приходилось, не выпуская лота из рук и производя бесчисленные промеры дна, ибо на некоторых участках вода была настолько глубокой и чистой, что у самого берега могла бы свободно лавировать даже каррака, то есть наиболее крупный из известных в те времена типов кораблей; но зато были и такие места, где под слоем песка таились подводные рифы, и скатившиеся с берега и увенчанные зелеными гирляндами камни торчали над поверхностью моря.

Больше всего поражало Колона сходство этого новооткрытого острова со страной, откуда они отправились в свое океанское плавание. Тут были «и обширные долины, и нивы, и горы вдали, все – совсем как в Кастилии». Он видел перед собой обработанные поля и слышал соловьев и других птичек, и это также напоминало Кастилию. И, чтобы превознести красоту общего вида, он сравнивал его с видом окрестностей Кордовы, как если бы этот далекий город в Андалусии был для него самым драгоценным воспоминанием, воплощением его второй молодости.

На берегах Бойо даже морская фауна напоминала ему испанское побережье. Плавая на своей лодке, он видел у бортов ее тех же вьюнов, угрей, треску, уклейку, златиков, креветок и даже сардин. В лесах Бойо среди бела дня распевал соловей, и это сходство с далекими кастильскими землями побудило Колона окрестить новый остров именем Эспаньола.

Многие туземцы, завидя приближающиеся баркасы с белыми, пускались наутек. Иные, напротив, оставались на месте и вступали в беседу с теми индейцами, которыми Колон пользовался как глашатаями и толмачами, причем вс всех разговорах бесконечно упоминались карибы или каннибалы, свирепые люди с отравленными стрелами, совершавшие набеги на остров для увода в плен его обитателей.

Слыша подобные объяснения, всегда путаные и смутные, Колон решил, что каннибалы – это люди Великого Хана, которые «должны быть где‑то совсем поблизости и которые, имея корабли, приезжают сюда, чтобы ловить здешних людей; а так как последние не возвращаются, то туземцы думают, что их съедают».

Три матроса, поднявшись на холм, чтобы обследовать деревья и травы, услышали шум, производимый огромной толпой: то были совершенно нагие люди, совсем такие же, как жители других островов; они бежали, узнав о прибытии белых.

Матросы поймали туземную женщину и доставили ее на адмиральский корабль. Была эта женщина «весьма женственна и красива»; она завела разговор с индейцами, плывшими на судах флотилии, ибо у них всех был общий язык. Адмирал велел дать ей одежду, одарил стеклянными бусами, погремушками и медными кольцами и «весьма почтительно» вернул ее на берег. Ее сопровождало несколько человек из команды «Санта Марии» и трое индейцев, служивших испанцам толмачами. Гребцы с баркаса, доставившего красивую индианку на берег, докладывали потом адмиралу, будто она жалела, что покидает корабль, ибо ей хотелось остаться на нем вместе с туземными женщинами, задержанными на Кубе. Так как предполагалось, что индианка сообщит своим соплеменникам, какие славные люди христиане, Колон на другой день отправил на берег девять матросов с индейцем‑переводчиком, приказав им побывать в селении, расположенном на некотором расстоянии от берега моря и упоминавшемся красивою индианкой. Поселок был очень большой, и при приближении белых все его обитатели обратились в бегство. Но индеец с Гуанаани, которого белые пустили вперед как глашатая, бросился за бегущими, крича, чтобы они оставили всякий страх, что христиане никоим образом не карибы, но сошли с неба и раздают всем, кого бы ни встретили, замечательно красивые вещи.

Беглецы остановились и, положив руки на голову, что было у них знаком дружбы и уважения, стали поджидать европейцев. Многие сначала дрожали от страха, но миролюбивое поведение вновь прибывших в конце концов успокоило их.

Они вернулись в свои хижины, и каждый принялся угощать испанцев бататами и хлебом, приготовленным из корней маниоки. Они предлагали гостям, кроме того, рыбу и все, чем сами были богаты. И так как они узнали от индейца‑переводчика о любви, которою пользуются у сыновей неба попугаи, то они притащили множество этих птиц, чтобы белые взяли их с собой на суда.

В это время европейцы увидели, как подходит «большой отряд или толпа людей», возглавляемая мужем той женщины, которую адмирал осыпал подарками и возвратил к своим. Несколько индейцев несли эту женщину «верхом на своих плечах»; они направлялись поблагодарить христиан за честь, которую те оказали пленнице своими подарками.

Возвратившись к себе на корабль, матросы, докладывая адмиралу обо всем, что им довелось видеть, утверждали, будто не может быть никакого сравнения между населением этого острова и людьми тех земель, которые они посетили прежде. Здешние жители гораздо белее, и тут попадаются девушки до того белые, что они могли бы сойти за рожденных в Испании. Голос у этих туземцев острова Эспаньола нежный, а не грубый и угрожающий, как у обитателей Кубы. Земли в глубине острова обработаны, и там много воды для их орошения, так что между этими землями и полями в окрестностях Кордовы такая же огромная разница, «как между днем и ночью».

После захода солнца рощи огласились пением бесчисленных соловьев. Сверчки и лягушки были тут совсем такие же, как в Испании. Мореплаватели обследовали расположенный поблизости остров, которому дали название Тортуга, а также большую реку. Вверх по ней они поднялись на баркасах, которые тянули при помощи бечевы матросы, шедшие по берегу.