От полюса до полюса

Кругом зима. Снег валит на палубу и взбудораженное море. Морские птицы — крачки, глупыши и моевки — присаживаются на заледенелую корму, чтобы после недолгой передышки продолжить свое скольжение над волнами.

Я спрашиваю у капитана, какова максимальная скорость нашего кораблика.

— Ну, — он основательно затягивается дымком, — без особого груза, в хорошую погоду да еще при попутном течении… десять узлов.

Я прикидываю, что нам потребуется тридцать часов, чтобы отойти от берегов Шпицбергена, а потом еще два дня, чтобы добраться до рыболовецких флотилий в Баренцевом море.

Ночью судно качает вдоль и поперек так сильно, что, лежа в своей койке, я испытываю не вполне приятное ощущение растяжки. Сперва все мое тело стремится выскользнуть наружу через ступни, через мгновение все оно устремляется к затылку. Засыпаю, стремясь понять, можно ли сконструировать машину, воспроизводящую подобный эффект.

День 10: Баренцево море

В 10 утра я проверяю наше местоположение по спутниковому навигатору — 75°47′ северной широты, 16°25' восточной долготы. Мы входим в Баренцево море, получившее свое имя от голландца, проплывшего здесь в 1596 г. Вода здесь мельче, но холоднее, ее питает скорее арктическое, чем атлантическое течение. Это означает, что поскольку мы направляемся на восток в богатые рыбой края, нам придется пробиваться сквозь постоянно утолщающееся ледяное поле. До сих пор льдины плавали как бы по отдельности, напоминая перевернутый стол или же плоскодонки, возвращающиеся домой после парада. Но теперь воздух становится холоднее, льдины вырастают в размерах, а полыньи между ними сужаются.

Стейн (правильно Стайн), как мы зовем теперь капитана, умело выбирает путь. У некоторых из этих десятифутовых платформ под водой имеются широкие и внушительные основания, способные нанести повреждение кораблю, если опрометчиво налететь на них. Идеальный способ преодолевать их, поясняет он, требует, чтобы нос наезжал на лед, который после этого уходил бы под киль и рушился под тяжестью корабля.

Когда мы оказываемся в самой гуще льда, Стейн вырубает машины, и наш отважный оператор отправляется с палубы на подходящую льдину. Мне лично кажется, что на этой стадии путешествия избавляться от него еще рано, однако глас мой остается неуслышанным. Вид одинокой фигуры Найджела, медленно удаляющейся от нас, наводит на грустные мысли, и я не сомневаюсь в том, что все мы отсняли больше кадров с его фигурой, чем он с нами. Непривычный скрежет льда о корпус продолжается почти весь день, но вот мы наконец выскакиваем на чистую, но бурную воду.

День 11: Баренцево море

Метели и шторма. Не то чтобы меня тошнит, но вид утреннего стола с яичницей, окороком, сосисками, йогуртом, майонезом, рыбной пастой в тюбиках, сыром, беконом, креветочным спредом и двумя разновидностями салата в пластиковых тубах заставляет немедленно отправиться на палубу. Здесь отчаянно холодно и сумрачно, но я согласно образцовым рекомендациям смотрю на горизонт, вдыхаю несколько глотков арктического воздуха, и мгновение дурноты проходит. Сегодня утром все скользит и ползает мимо, а случившийся 60-градусный крен выбрасывает все ящики из капитанского стола. Первым признаком того, что мы добрались до рыболовецких угодий, является рядок русских кормовых траулеров, мотающихся на волнах.

Я спрашиваю Стейна, заправляет ли он русских. Он качает головой:

— У них не бывает денег.

Всего в полутора неделях от полюса, и вот хорошая новость: мы уже почти достигли поставленной цели — 30° восточной долготы. Плохая же заключается в том, что мы проторчим здесь, как минимум, сорок восемь часов, поскольку все подлежащие бункеровке корабли находятся в радиусе 25 миль.

Волнение не позволяет кораблям швартоваться борт о борт, и Стейну приходится выбирать более сложный и долговременный способ швартовки носом к корме. Как только корабль оказывается примерно в двадцати футах за нашей кормой, с него кидают лини, закрепляют их, протягивают черный резиновый трубопровод и прокачивают по нему топливо. Нашему первому клиенту, норвежскому рыболовному судну «Stig Magne», приходится оставаться связанным с нами целый час. От обоих капитанов в это время требуется великое мастерство и умение, чтобы поддерживать нужную дистанцию между кораблями, то и дело подскакивающими и падающими вниз на тридцатифутовых волнах.

Посреди процесса мимо нас скользит стройный и серый корабль береговой охраны, еще через несколько минут на нас пикирует четырехмоторный «Локхид Орион», прежде чем повернуть на юг. Стейн рассказывает нам, что самолет береговой охраны следит за нелегальными заправками топливом, а корабль присматривает за такими подробностями, как размер ячейки сетей. Улов постоянно инспектируется, и того, кто вылавливает слишком много молодняка или рыбу не того вида, с позором выставляют из рыболовецких угодий.

Около полуночи, перегрузившись скотчем и вдребезги проигравшись в скрэббл [5], я мечтаю лишь о том, как обрести подобную материнскому чреву качающуюся колыбель собственной койки, когда над нами вырастает высокий и бледный силуэт Стейна. Он вполне доволен собой.

— Погода улучшается, и я связался с плавучим рыболовецким заводом, который будет рад принять вас на борт, пока они будут заниматься тралением.

— И когда же это произойдет? — спрашивает Роджер. Стейн смотрит на часы:

— Примерно через два часа.

Телевидение представляет: новейшая статья британского экспорта

День 12: Баренцево море

Мой будильник принимается трещать в 1:30 ночи. Ему приходится потрудиться, чтобы пробиться со своим голосишком через скрежет машины, ревущей, дающей то задний, то передний ход. Вверху на мостике Стейн извиняется. Последний корабль, который он заправлял, «просто не знал, что делает». Освеженный сорока минутами сна, я взираю на серые воды, разыскивая взглядом того, кто обещал взять нас к себе на борт. Примерно в два часа ночи по нашему левому борту материализуется «Ян-Майен». Корабль этот раза в два или три выше «Норселя», и кормовой портал его утопает в оранжевом натриевом свете. Пересадка с корабля на корабль будет осуществляться с помощью крана, и, поскольку мне предстоит перенестись над лишь недавно оттаявшими водами Баренцева моря, меня помещают в спасательный костюм. Это большое и неуклюжее прорезиненное сооружение должно немедленно превратиться во вместилище для моего тела, как только последнее соприкоснется с водой.

— Не бойся, — ухмыляется один из наших поляков, пропуская веревку под моими руками. Он дает знак рукой безликой фигуре, находящейся высоко над моей головой, и я вдруг взмываю в воздух, раскачиваясь как коробка туалетной бумаги, стопка ящиков с пивом или какой угодно прочий товар, переношусь через борт над водой и вверх, попадаю в другой мир. Моряки «Ян-Майена» не похожи на наших неряшливых и неформальных друзей с «Норселя». Они опрятны, облачены в желтые поливиниловые комбинезоны с черными сапогами и похожи на полисменов, окруживших жертву дорожной аварии. В отличие от «Норселя», отчаянно мотающегося внизу, «Ян-Майен» почти неподвижен. Нас провожают внутрь — на мостик с кондиционером, где тихо попискивают пульты, а члены экипажа сидят за ними как в сериале «Стар Трек».

Корма напоминает площадку для боулинга, с которой длинные зеленые сети с громким грохотом и лязгом валятся на глубину 1500 футов на дно морское. Зрелище впечатляющее и волнующее, остается лишь гадать, какие могучие подводные чудища требуются для обуздания подобной великой мощи. Ответ прост — креветки. «Ян-Майен» с его современнейшим мостиком стоимостью в миллион фунтов, сорока душами экипажа, траулерным дисплеем Datasyncro и 4080-сильным турбинным двигателем датской постройки представляет собой всего лишь гламурную креветочную сеть.