От полюса до полюса

Горы круто вздымаются вверх до 2000 футов, и нам приходится часто останавливаться в течение первого часа езды, отчасти для того чтобы высвободить из снега отягощенные грузами снегоходы, но в основном для того, чтобы поснимать броские виды на Кингсфьорд, питаемый тремя ледниками и окаймленный горными вершинами. Как только глохнут моторы и возвращается природная тишина, размер, масштаб и величие ландшафта приобретают неописуемый характер. На Шпицбергене не растут деревья, а посему птицы встречаются только на самом берегу, и девственные снега, покрывающие раскинувшуюся под нами долину, создают атмосферу величественного покоя.

Переезд через ледник на снегомобилях до Лонгьирбюена, Шпицберген

Скоро мы проходим перевал и направляем снегоходы вниз по столь крутому снежному склону, что нас просят не пользоваться тормозами. Мера эта предназначена для того, чтобы прицеп не свалился вперед, не перевернул сам снегоход и чтобы водитель не покатился вниз в груде обломков, хотя проводники не говорят нам всей правды. Мы крутим и вертим по опасным расщелинам, которые Роджер называет Стенами смерти.

С той стороны перевала открывается другая эпическая зимняя панорама — берега Энгелсбукта, «Английского залива», в котором в 1607 г. укрывался английский китобойный флот под командованием Генри Гудзона во время поисков северо-восточного прохода. Большая часть бухты еще не растаяла, и мы видим первых тюленей — пока всего лишь крохотные черные пятнышки, — дежурящих возле своих отверстий во льду. Белая куропатка в своем зимнем пере с любопытством поглядывает на нас с верхушки скалы, пара гаг пролетает невысоко над заливом.

Мы направляемся к широкому и ровному леднику мимо бледно-голубых утесов, возраст которых исчисляется миллионами лет, но все еще не утративших подвижности. Очевидно, их цвет вызван присутствием воздуха внутри льда.

После головоломного перевала передвижение по леднику происходит достаточно быстро и комфортно. Я еду на заднем сиденье за спиной Дэвида и, если не считать коротких мгновений на растирание оцепеневших от холода рук, получаю превосходную возможность откинуться назад и насладиться великолепием этого просторного и безлюдного ландшафта. По склону бредет парочка свальбардских северных оленей, ростом не выше крупной собаки. Бог весть, чем они питаются здесь.

После пяти часов пути мы со скрежетом останавливаемся, наши снегоходы увязают в глубоком снегу на верху перевала, не преодолев еще и половины пути до хижины траппера. Плитки шоколада, несколько глотков скотча и потрясающие виды поддерживают в нас боевой дух, пока Гейр, Хейнрих и все остальные несколько раз спускаются вниз в долину, чтобы поднять наверх машины, не сумевшие преодолеть крутой подъем. Как только все они оказываются наверху, их приходится заправлять топливом — работа медленная и кропотливая, как и все действия, связанные с разгрузкой прицепов.

Наше долготерпение вознаграждается долгим и восхитительным спуском по пологому склону к первой нашей ледовой переправе по замерзшим водам у самого истока Эхманфьорда. Поверхность льда покрыта царапинами и бороздами, лишь на последнем участке лед достаточно гладок, и, развернув строй, мы лавой катим к крошечной и уединенной избенке на Кап-Вике, где нам предстоит провести остаток ночи.

День 6: От Кап-Вика до Лонгьирбюена

В 2:45 ночи мы оказываемся возле хижины Харальда Сольхейма. Высокая деревянная рама, увешанная тушками тюленей, находится на пригорке, повыше самой хижины, стоящей ниже, вдали от ветра. Первым сюрпризом оказывается сам Харальд. Вместо заурядного седобородого старикашки навстречу нам выходит высокая бледная и ученая личность. Борода присутствует, однако она пристроена к длинной, орлиной физиономии и скорее подошла бы ученому, чем простому трапперу. Вторым сюрпризом оказывается его благородное и дружеское отношение к появлению десяти усталых и голодных путешественников, нагрянувших в его дом посреди ночи. Для начала мы забиваем своими сапогами и сумками его крошечную прихожую, после чего распираем собой гостиную, пока он разогревает какое-то блюдо на дровяной печке. Топит он аккуратно сложенным в мастерской плавником, вероятно принесенным с русского берега. Электричеством его снабжает ветряк.

Он извлекает великолепный на вкус копченый окорок северного оленя, добавляет тушеное мясо, копченого лосося, аквавиту (местное спиртное), мы вытаскиваем виски «Гленморанжи» и приступаем к приятной беседе. Харальд дает советы, отпускает комментарии, вольно приукрашенные сухим юмором.

Примерно в полпятого некоторые из нас принимаются с легкой тревогой искать взглядом опочивальню. Харальд объясняет диспозицию. В соседней комнате у него находятся четыре кровати, а на полу есть место еще для двоих. Кроме того, свободен пол его мастерской. Всем остальным придется вместе с ним разместиться в его гостиной. Для чистки зубов и умывания он рекомендует пользоваться снегом.

…Проснувшись, я обнаруживаю, что уже половина одиннадцатого. Гостиная напоминает сцену в Валгалле, по которой разбросаны тела погрузившихся в отдохновение норвежцев, венчает картину сам Харальд, распростершийся на софе подобно сраженному в битве воину. И тут звонит телефон. Ночью мой утомленный ум был настолько занят романтизацией бытия Харальда, что я не заметил ни телефона, ни пульта дистанционного управления матово-черным приемником, ни гостевой книги, ни CD-диска с собранием фортепьянных концертов Рахманинова и подписью «Харальду от Владимира Ашкенази».

Не сон ли все это? Не перенесли ли нас ночью в Осло, в какой-нибудь домик? Стиснув в руке зубную щетку, я вываливаюсь наружу и с облегчением обнаруживаю вокруг те же безлюдные горы и замерзшее море, простирающееся до самого горизонта.

Растираю снегом лицо и шею. Обжигающее прикосновение разгоняет любые перспективы вероятного похмелья. Когда я возвращаюсь в дом, Харальд уже повесил трубку и занят приготовлением кофе. Этой осенью, рассказывает он мне, исполнится пятнадцать лет его пребывания на Кап-Вике. В Норвегии у него есть родственники, однако они нечасто гостят здесь. Ближайшими его соседями являются русские из горняцкого поселка Пирамида, находящегося в 18 милях отсюда. Он много читает и охотится на тюленей, северных оленей, песцов (шкурка приносит ему 80 фунтов) и белых гусей, «гуся по-капвикски подавали королю и королеве Норвегии», — сообщает он мне с тихим удовлетворением.

— Итак, вы ведете полную дел жизнь посреди пустыни?

Харальд пожимает плечами.

— Случается, что с осени до июля я не вижу ни одной живой души.

Рокот приближающегося вертолета заставляет Харальда вскочить на ноги.

— Почта, — поясняет он, показывая на вертолет «Си-Кинг», гудящий над фьордом.

После позднего ленча и новой порции историй наш караван заново пакуется и пускается в путь. Харальд с улыбкой машет нам рукой на прощание. Я и в самом деле не понимаю, почему человек подобных интересов, внутренней свободы и культуры предпочитает бить зверя во льдах Шпицбергена, но чувствую, что ему приятно казаться загадочным, и, не являясь отшельником, он, тем не менее, принадлежит к редкой породе подлинно независимых людей.

Остаток пути проходит без особых событий. Склоны не настолько круты, и в некоторых ложбинках снег превращается в кашу. Привычным уже образом мы перескакиваем с одного ледника на другой, под рев моторов поднимаемся к снежному перевалу и провожаем взглядом тюленей, плюхающихся в свои лунки, когда пересекаем фьорды.

Хотя мы быстро продвигаемся к Лонгьирбюену, погода еще не свела с нами все счеты. Свернув в широкую, ведущую к городу долину, мы получаем прямо в лицо полный заряд колючего мокрого снега, и, когда Хейнрих прибавляет скорости, чтобы скорее попасть домой, окончание нашего пути делается неприятным.