Жизнь на краю земли

Окружающие нас киты, не занятые парусным спортом или прыжками, со страстью предаются lobtailing, что с английского можно перевести как «стояние на голове». Эта игра выглядит так: кит буквально втыкается в воду вниз головой, так что над волнами торчит только хвост. Некоторое время кит мерно покачивает хвостовыми лопастями, а затем страшным ударом обрушивает их на воду — настоящий пушечный выстрел. Смысл lobtailing тоже пока не разгадан. Во всяком случае, эта поза не является ни сигналом опасности, ни угрозой, как считалось раньше. Мелвилл дал поэтическое объяснение такого поведения китов, и, вероятно, он был ближе к истине. Вот что он писал в «Моби Дике»: «Чем больше я думаю о могучем китовом хвосте, тем горше я сетую на свое неумение живописать его. Подчас ему свойственны жесты, которых не постыдилась бы и человеческая рука, хотя значение их остается неразгаданным.»

В большом стаде эти таинственные жесты бывают порой настолько очевидны, что китоловы, как я слышал, считают их сродни масонским знакам; они полагают, что таким способом кит вполне сознательно беседует с внешним миром [4].

Парусные гонки, прыжки и стояние на голове — не единственные игры, которыми киты позволили нам любоваться в заливе. В действительности игр очень много, самых разных видов, а их правила зависят от личного «вдохновения». Некоторые киты обожают отдаться на волю волн и, лежа на боку, помахивать над водой грудным плавником — «рукой», как бы надолго прощаясь. Другие устраивают великолепные катания на волнах. Третьи весело вращаются в воде, или плавают кругами, или мчатся прямиком друг на друга, чтобы в последний момент благополучно разминуться. Развлечениям нет конца.

Миролюбивые киты

(Отрывки из «Дневника» Филиппа, середина октября)

«Пока наши зодиаки в очередной раз бесшумно дрейфуют к китам в заливе Сан-Хосе, я вспоминаю всех огромных китообразных, которых мне приходилось гладить своими руками в самой их стихии на свободе в море. Закрываю на мгновение глаза и снова мысленно вижу кашалотов Индийского океана, серых китов Калифорнии, горбатых китов Бермудских островов и величественных полосатиков Северной Атлантики и моря Кортеса…

Каждый раз я приближался к китам с радостным волнением. Вот и сейчас испытываю те же чувства: тревогу и восторг одновременно, и страх, что безвозвратно исчезнут редчайшие виды, и счастье при мысли о том, что „купаюсь в одной купели“ с одним из крупнейших животных, которые когда-либо населяли нашу планету.

Экспедиция „Аргентина“ сделала одно чудесное, неожиданное открытие — ни разу киты не испугались нашего появления. А им было чего опасаться! Ведь мы — люди, а значит, обладаем, если можно так сказать, тяжелой „противокитовой наследственностью“… И все же они нас не боятся! Даже сейчас, когда мы вплотную подошли к ним, киты продолжают пускать фонтаны, плавать, играть, общаться друг с другом с помощью жестов (и, наверное, эхолокации), как будто нас нет рядом.

Со мной в зодиаке Жак Делькутер и Ги Жуа, они молчат, видимо, находясь во власти тех же чувств, что и я.

Когда, приблизившись к стаду китов, справишься с первым впечатлением от „чудовищности“ их размеров, начинаешь поражаться чрезвычайной терпимости, проявляемой этими животными как по отношению к другим видам, так и по отношению к своим сородичам. Многие философы до Эммануила Канта и после него пытались сформулировать „Проект вечного мира“; но человечество до сих пор не перестало воевать. А вот общество китов, не имея ни гражданского кодекса, ни договора о нерушимой дружбе, ведет мирную жизнь и, по-моему, может служить образцом миролюбия. Даже если в разгар брачного сезона пять-шесть самцов притязают на одну и ту же самку, вам не удастся обнаружить у них ни малейшего проявления враждебности. Не считать же доказательством агрессивности дружелюбные шлепки, чересчур настойчивые ласки или легкие толчки носом, которыми китихи изредка награждают своих непослушных отпрысков! Впрочем, такого рода наказаниям подвергаются только те „малыши“, которые рискуют или застрять на мели, или потеряться в открытом море, где их подстерегают косатки и акулы. В остальном мамаши-китихи проявляют ангельское терпение. По нашим меркам их детям „следовало бы“ то и дело задавать трепку, настолько „несносно“ они себя ведут. Некоторые часами играют с матерью — то скатываются с ее плавников, то снова и снова заплывают ей на спину, иногда закрывая ее дыхало своим хвостом, а то с разгону врезаются ей в бок. Никогда в таких случаях не увидите вы у самки даже едва уловимого жеста раздражения…»

Когда нанду идут на водопой

Не всегда гладкие киты являются в залив на место встречи. Иногда по совершенно непонятным для Филиппа и его товарищей причинам их не видно там сутки и больше. Но и тогда передовой отряд «Калипсо» не сидит без дела. Многоликая и своеобразная фауна Вальдеса дарит удивительные находки.

Однажды утром отряд Филиппа совершал очередную вылазку к впадине, расположенной в глубине полуострова. После изнурительного перехода по камням, песку и колючкам исследователи очутились на вершине небольшого гребня, возвышающегося над пресноводным прудом. И тут перед ними неожиданно открылась необычная картина.

На противоположном берегу пруда они увидели целое стадо южноамериканских страусов, то есть нанду, а точнее нанду Дарвина (Rhea pennata). Одни нанду пили воду, как это делают домашние куры: они погружали клюв в воду, потом высоко поднимали голову, чтобы вода прошла в горло. Другие наблюдали за окрестностями. Стадо состояло примерно из пятнадцати молодых и пяти взрослых особей — мощнейшие ноги, куполообразное туловище, коричневые с белыми концами перья, посаженная на длинную шею маленькая голова. По серебристой поверхности пруда, безразличные к этому зрелищу, плавали взад-вперед патагонские утки с гребешком…

Обнаружив у водопоя нанду, все члены отряда как один ложатся в колючую траву и минут десять наблюдают за этими животными. Но стоило нанду открыть присутствие людей, как они тут же помчались прочь, словно метеоры, оставляя за собой след пыли.

На южноамериканском континенте, где поначалу не было плотоядных млекопитающих, эволюционировали многочисленные виды очень крупных птиц, в частности хищник* Phororhacos эпохи миоцена. Рост этой птицы превышал 2 м; длина одной только головы, завершавшейся страшным крючкообразным клювом, составляла 60–70 см.

В настоящее время, кроме андского кондора, на материке водится всего лишь два вида гигантских птиц — два нанду, Pterocnemia и Rhea. [5] От своего сородича страуса эти представители надотряда бескилевых* отличаются прежде всего тремя пальцами на ногах (у страуса их два), покрытой перьями шеей и более скромными размерами (рост — 1 м 30 см, вес — 30 кг). Они превосходно приспособлены к жизни в открытых пространствах степей и полукаменистых пустынь. Как все бескилевые, нанду лишены киля* и, следовательно, не способны летать, хотя обладают хорошо развитыми крыльями, зато бегать они могут со скоростью 50 км/ч. И так как нанду обитают на пересеченной местности, хищникам их трудно догнать. У нанду нет рулевых перьев, при поворотах они прибегают к помощи крыльев.

Нанду, как и другие аборигены этого края — гуанако, образуют гаремы. Самцу-вожаку подчиняется от трех до десяти самок.