По Нилу на каяках

Префект в Асиуте клянется, что Нил не более опасен, чем бульвар Мадлен в полдень, бульвар, о котором он сохранил приятные воспоминания. Префект — египетский сановник, более склонный к посещению злачных мест старой Европы, чем к вниканию в нужды своих подопечных. Нечего говорить, что он свободно и безупречно владеет французским языком и нам нет надобности  прибегать к переводчику, чтобы внимать его утешительным речам.

На  следующий  день покидаем Асиут, спускаем: каяки  по шлюзу  новой  плотины на Ниле, по пути приветствуем его слияние с древним Бахр-Юсуфом, который пролегает параллельно в десятке километров от него  (этот канал будто    бы    построен Иосифом,  дальновидным иудеем,  разгадавшим  сон фараона  о семи жирных и семи тощих коровах). Усердно гребя, направляемся на север. Мы — в трехстах пятидесяти километрах к югу от Каира.

Ветер приятно освежает лицо, но сильно замедляет ход лодок и разбивает нашу флотилию. Джон, как обычно, наддает ходу и быстро скрывается впереди. В конце дня я снова вижу исчезнувшего вслед за Джоном Жана, силуэт которого безошибочно узнается издали. Он никогда не расстается с нейлоновой шляпой, которая имеет широкие, затеняющие лицо поля. Засучив рукава, с темными очками на носу Жан гребет всегда одинаковым  ровным темпом. Джона по-прежнему не видно нигде.

Останавливаемся в сумерки, воспользовавшись бухточкой, где пришвартовано несколько фелук. Нильские матросы, привыкшие делить опасности с путешественниками, радушно нас встречают. Им можно доверять. Пока Жан устраивает ночлег, отправляюсь на поиски свежей провизии.

Хафир,  феллах  и  омда

Нил течет по плоской местности. Кругом поля, перерезанные ирригационными канавками. Шагать тут не легче, чем по пашням Франции. Вдали виднеются зеленые купы пальм и низенькие постройки города. Навстречу мне по тропинке идет пожилой человек  с ружьем через плечо. Это хафир, египетский деревенский стражник. Спрашиваю его, как лучше пройти в деревню, потому что не так-то легко разобраться в переплетении разбегающихся во все стороны тропинок. Он берется меня проводить, и вот мы вдвоем шагаем по полям. Позади нас едет крестьянин на осле. Хафир останавливает его и, размахивая ружьем, держит перед ним длинную речь, смысл которой от меня ускользает. В результате я попадаю на круп осла позади крестьянина. Старый хафир смотрит на меня с видом исполненного долга и шлет дружеские приветствия рукой, словно хочет сказать: "Ступай с миром, друг, не бойся ничего. С тобой Аллах".

Сидеть не слишком удобно, но мне приятно иметь попутчика. Быстро густеют сумерки. Мой проводник время от времени достает из глубины своих карманов пригоршню фиников и угощает меня с видом искренней дружбы. Спрашивает, не мусульманин ли я. На всякий случай отвечаю, что я — копт. Поскольку коптов в области много, это может служить кое-какой рекомендацией. Тогда крестьянин показывает мне вытатуированный у него на кисти руки маленький синий крестик. Предо мной, оказывается, подлинный копт. Взяв меня за руку, он осматривает ее и, не обнаружив крестика, несомненно понимает в чем дело.

Так, обмениваясь фразами и разглядывая друг друга, едем, взгромоздившись на мужественного ослика, который согнулся под двойной тяжестью, но продолжает бойко семенить по дороге, подгоняемый хлыстом хозяина. Вот, наконец, мы оказываемся на узких улочках деревни. Прошу моего спутника отвести меня к омда.

Омда живет в большом каменном доме, который кажется  открытым  всем ветрам и пустым. Но это только видимость. Во дворе встречаем полного человека лет шестидесяти с громким голосом. Он немного похож на ершистого изворотливого французского крестьянина. Это и есть омда. Прошу его дать мне кого-нибудь из сторожей, чтобы проводить в лавки. Он величественно указывает на подносы, полные снеди, которые слуги как раз вносят в это время.

Несколько дней назад начался рамазан, великий мусульманский пост. Он продолжается весь девятый месяц лунного года, т. е. тридцать дней. За все это время мусульманам от зари до заката солнца не разрешено есть, пить и курить и вообще позволить себе даже малейшую вольность.

Сейчас солнце село и уже нельзя различить, как гласит коран, "белой нитки от черной". Для омда наступило время наполнить великую пустоту желудка. Мне очень жаль Жана, ожидающего меня в лагере на берегу, но почти невозможно улизнуть: омда почел бы это за личное оскорбление. Волей-неволей приходится садиться за стол, кстати сказать, обильно уставленный:  вареные яйца, мясо, рыба, арбузы, мулукия.

Заканчиваем ужин традиционным чаем, после чего я снова наседаю на хозяина, чтобы он дал мне стражника. Но договариваться приходится долго (предполагаю, что все стражники отправились ужинать).

Лишь очень поздно возвращаюсь обратно с двумя вооруженными до зубов хафирами. Омда пошел нам навстречу и поставил охрану на всю ночь. Жан провел вечер с матросами, пригласившими его на свое судно.

Чудесная, но несколько укороченная ночь под открытым небом. От хафиров отбояриться невозможно: в четыре часа они будят нас, так как хотят позавтракать до восхода солнца. Они подходят двадцать раз кряду, оглушая криками: "Вставай!", требуя, чтобы мы скорее снялись с лагеря. Пока мы не тронемся в путь, им нельзя нас покинуть — свои обязанности они знают хорошо. Вместе с тем, если они запоздают и не уйдут сейчас же, им не придется перекусить до вечера. В странах ислама посты — дело нешуточное.

Разбойники

Впервые так рано трогаемся в путь. С востока дует прохладный ветерок, и самочувствие у нас превосходное. Тревожит только отсутствие Джона: куда он запропастился? Хочется думать, что наш товарищ где-то впереди и мы скоро его встретим.

Берега Нила сужаются. Правый поднимается над водой отвесной скалой. Слева тянутся поля с сетью ирригационных канавок. Вероятно, уже недалеко до города Дейрут, помеченного на карте в некотором отдалении от реки. Задержавшись для осмотра пещер в скалах правого берега, откуда вылетают тысячи летучих мышей, теряю Жана из виду.

Километрах в двух ниже по обеим сторонам реки стоят шесть барок. Про себя думаю, что, будь мы в стране разбойников, такое расположение барок заставило бы опасаться нападения. Но оно не представляется мне возможным, поскольку, как заявил префект в Асиуте, в Верхнем Египте нет разбойников, "во всяком случае, в моей провинции", — добавил он после небольшой паузы.

Люди в первой барке дружески мне кивают: "Куда, мол, друг, спешишь? Кто ты? Заверни к нам!". Я эту песенку знаю: нам ее часто повторяют на реке. И поскольку лучше в этом уголке не задерживаться, проплываю мимо, приветливо кивая в ответ. Тогда подается сигнал к бою. Все шесть барок одновременно устремляются ко мне. На носу одной из них стоит старик и командует остальными. Гребу  что есть мочи к середине реки, но это мало улучшает мое положение. Кольцо барок вокруг меня сужается. С тревогой думаю — успею ли проскочить, пока они не замкнут круг и не поймают меня в свои сети? Люди поделили между собой обязанности: одни яростно гребут в мою сторону, другие грозно размахивают дубинками, третьи осыпают мой каяк градом камней: у них, видимо, с собой большой запас. Нет сомнения, что нападение подготовлено.

Мне и в голову не приходит сдаться. У меня преимущество в скорости: их лодки грузны и неповоротливы, тогда как мой каяк летит, как стрела. За меня и течение. Немного ловкости и хладнокровия — и я выскочу. Крепко упираясь в сидение и не обращая внимания на падающие вокруг меня камни, лавирую, то поворачивая влево, то увертываясь вправо, и птицей скольжу по воде. Наконец, оказываюсь на одной линии с последней баркой. Пальцы на древке весла свело, задыхаюсь, весь в испарине, но пройти надо во что бы то ни стало. Барка уже близко, рядом со мной свистят камни. Гребу из последних сил, напрягаюсь до крайности. Случись в этот момент судорога — и все было бы кончено. Хорошо, что мышцы натренированы. На носу барки стоит человек. Он подбадривает гребцов, заставляя их прибавить ходу, и осыпает меня отборной бранью. Мне удается, не снизив скорости, проскользнуть у него под носом: на этот раз я едва-едва спасся.