Тропою дикого осла

Поймал бабочку Oeneis budda на рекордной высоте — почти 6000 м. Странно, что ночи здесь не очень холодные — на Памире на такой высоте давно бы дал дуба.

Погода неустойчивая — то и дело льет дождь. Фауна совсем непуганая, звери подпускают на 50-100 м и неторопливо убегают: оронго — танцующей иноходью, дзерены — длинными скачками, чьянги — звонким галопом, дикие яки

— тяжелой рысью, медведи-пищухоеды — походкой пьяного матроса, а курчавые зайцы не убегают вообще. На одного я в буквальном смысле наступил. Птицы не боятся залетать в гнезда и кормить птенцов-слетков в двух шагах от меня. Гнездятся они в основном в норах пищух. Осторожны только волки, архары и сокола-шахины.

21.07. В подобном маршруте каждая вещь — маленький друг, потеря которого — серьезная неприятность. Потерял ручку и кепку. Бедный нос! Ручка есть другая.

Весь день шагаю от поселка Цоч„н вверх по реке к перевалу через Гандисышань (старое название — Трансгималаи). Я уже настолько привык к высоте и дальним переходам, что прохожу 60 км с набором высоты 600 метров и почти не устаю. Ночую у озера с огромной колонией горных гусей — всю ночь не давали спать. Видел падение метеорита, почему-то ярко-зеленого цвета (точнее, света). До земли он не долетел, взорвался. Под утро выпал снег — почти четверть метра.

22.07. Снег испарился на солнце к полудню. Едва зашел в палатку пастухов тяпнуть тибетского чая (кажется, я единственный путешественник, которому он нравится), как меня догнал грузовик с тремя австралийскими туристами в кузове. Типовой разговор с шофером на смеси тибетского и китайского:

— Та-ши-де-ле, коре! (Здравствуй, друг!)

— Та-ши-де-ле.

— Лхадзе ма? (В Лхадзе едешь?)

— Лах-со (Да).

— То-ла? (Сколько?)

— Ибай квай (100 юаней).

— Ла-мех, эр-чи (Нет, 20).

— Лю-чи (60).

— Сань-чи (30).

— У-чи (50).

— Хао, та-чи-чен (Хорошо, спасибо).

Поехали. По пути — красивые озера, маленькая долина гейзеров и ледники. Выезжаем на южную дорогу из Али в Лхасу. Ночуем в маленьком монастыре, переоборудованном в ночлежку.

23.07. Здесь совсем другая страна — глубокие ущелья, нормальная трава, ячменные поля, ивы вдоль арыков, глинобитные домики с орнаментом, сторожевые башни на скалистых отрогах и масса птиц, из них самая красивая

— черношейный журавль. Это Цанг — Южный Тибет.

Мы пересекли на пароме Цангпо (верхнюю Брахмапутру), проехали развилку на Катманду и Эверест, и вот я схожу на очередной развилочке и иду 26 км до поселка Сакья, куда добираюсь уже к вечеру. После бескрайних равнин, населенных убогими кочевниками, первый из центров тибетской культуры выглядит настоящим чудом.

В Тибете есть две группы буддийских сект — старые (красношапочные) — Ньингмапа, Кагьяпа и Сакьяпа; и новые (желтошапочные), из которых главная

— Гелукпа, в просторечии ламаисты. Желтошапочные секты возникли в VII-IX вв, вероятно, под влиянием несторианства. Сейчас передо мной монастырь Сакья, центр Серой секты, Сакьяпа.

Представьте себе реку, текущую под высоким скалистым обрывом. Все скалы облеплены серыми и коричневыми кубиками домов со слегка сходящимися стенами и плоскими крышами. На более пологом берегу — белые домики с черной окантовкой окон и флажками на крышах, а среди них — нечто вроде кремля с четырьмя высоченными квадратными башнями по углам. Внутри высоких стен — храм с золочеными фризами и кельи монахов. Все окрашено в серый цвет с парами вертикальных полос — белой и красно-коричневой. В храме — сплошь золото, ярчайшие фрески с очень сложными сюжетами и тысячами фигур, невероятно красивые гобелены и прочие чудеса.

Более веселой и приветливой публики, чем здешние монахи, я еще не видел. Ну конечно, я здесь первый «урусу», и меня представляют главе секты, настоятелю монастыря. Вылитый персонаж средневековой китайской гравюры «Пять добрых богов — веселых старцев». Ночую в келье. В окне — луна в первой четверти, светящиеся окошки на верхних этажах башен и перезвон колокольчиков на ветру. а ночь теплая, хоть и 3800 м.

24.07. Еду попуткой в Шигацзе. На перевале мотор перегрелся, и пришлось заливать в радиатор чанг — тибетское пиво, нечто среднее между хорошей брагой и плохой медовухой. Шигацзе — прелестный городок. Первый раз вижу место, где тибетцы заходят в китайские ресторанчики и наоборот, а китайский и тибетский кварталы не разделены. Над городом, под скалистой горой — сказочный дворец монастыря Лабранг. Это второй в мире по значению ламаистский монастырь и летняя резиденция панчен-ламы, своего рода вице-короля ламаистского мира.

Вхожу в ворота и поднимаюсь по крутому мощеному двору к золотым крышам храмов. — Хэллоу! — кричат монахи. — Та-ши-де-ле! — Where are you from? — У-ру-су.

Что тут началось! Последними российскими гражданами в Шигацзе были буряты Гамбоев и Цыбиков, но про них за 90 лет все забыли. Я удостаиваюсь аудиенции у настоятеля. Он такой же симпатяга, как все ламы. Рассказываю ему про Кирсана Илюмжинова, провозгласившего Калмыкию буддистской республикой. Потом переводчик, монах лет 12, ведет меня в сокровищницу монастыря.

Главная драгоценность — 26-метровая статуя Майтрейи, Будды Грядущего, из чистого золота. Храм устроен так, что, когда входишь, статуя смотрит на тебя сверху вниз, но не пугает и не подавляет благодаря чудесной улыбке на лице. В другом храме хранятся 100000 золотых статуэток всех воплощений всех лам, в третьем — мумии предыдущих панчен-лам (все как живые). В Тибете есть пять видов похоронных обрядов — предание огню, земле, воде, воздуху и времени. Панчен-ламы подлежат преданию времени, т.е. бальзамированию. О предании воздуху см. ниже.

Я отказался от ночлега и пошел гулять по городу, отъедаясь после девятидневной полуголодовки. Пытался поймать попутку в Гьянцзе, но было слишком поздно.

Переночевал в картофельной борозде за околицей.

25.07. Вот уже три дня дожди, только после обеда проглядывает солнце, и тогда довольно жарко. В Гьянцзе — монастырь, принадлежащий сразу трем сектам, со ступенчатой белой пирамидой, и красивая крепость на горе. Тибетский квартал на сотню лет отличается от китайского. Дети боятся фотографироваться. Родители тоже не одобряют. То есть они, конечно, знают, что это не опасно, но, когда речь идет о собственном ребенке, кому захочется рисковать? Соглашаются только дети, работающие нищими, но за 1 jao (0,01 $). Пришлось наворовать для них мелочь из-под статуй демонов.

За этот месяц, оказывается, случилась неприятность: юань поднялся вдвое! Вчера чудом сменял 8 $ на 50 Y, но вообще-то уже 1 $ = 5Y.

26.07. Интересно: здесь, всего в 100 км от тропических лесов Непала, почти все птицы — те же, что в Альпах или Подмосковье, в крайнем случае — среднеазиатские.

Китайский вид всего один, и несколько эндемиков — земляные сойки, снежные воробьи и т.д.

Просыпаюсь утром от рева монастырских труб, накупаю в дорогу всяких вкусностей (особенно интересно покупать консервы — никогда не знаешь, что окажется в банке:

тушенка, грибы или, например, ананасовый компот). Раннее утро, по городу шляются только красно-рыжие собаки-парии.

Пытаюсь добраться в Ярдонг, на сиккимскую границу. Удалось отъехать всего километров на 40, под перевал через Гималаи. Забираюсь в пещеру над дорогой и жду, когда появится машина, выйдет солнце или упадет проклятый юань. Дождь льет не переставая. Метрах в 500 внизу на берегу реки стоит деревня. На моих глазах река размывает берег, и дома один за другим сползают в воду. Жители переносят шмотки в прикрытую кирпичной стенкой пещеру над деревней. К вечеру остается два дома. Снизу приходят грузовики и всех увозят. Фауна здесь представлена уларами и мокрым гималайским медведем. Ночью такой ливень, что вода бежит по склонам сплошным потоком.

27.07. Утром в двухстах метрах от пещеры — рысь. Я ее еле узнал — здоровенная, золотисто-коричневая, кисточки на ушах длинные — вылитый каракал. Вообще, наши звери тут не похожи на себя. Волк — как серовато-желтая лайка; гималайский медведь — маленький, с узкой лисьей мордочкой; бурый медведь — вдвое меньше лесного, с лохматыми ушами, белой полосой на груди и овечьей шерстью серого или черного цвета. К. В. Станюкович однажды видел такого на Памире и принял за гималайского.