Где рождаются циклоны

— Раз как то, — говорит он, — у меня сделался сильнейший приступ лихорадки. „Я ничего не видел перед собой. В глазах мелькали искры, в ушах звенело и я едва стоял на ногах. А между тем надо было идти вперед, идти во что бы то ни стало, или подохнуть на месте. У меня еще оставалась одна ам­пула хинина. Я прислонился к дереву, полуослепленный, с пылающей головой. Я должен был употребить громадное усилие, чтобы раскрыть мешок. Я наполнил шприц. Игла совершенна заржавела. Но другой у меня не было. Я захватил двумя пальцами кожу на животе и с силой вонзил иглу, которая вошла с трудом. Но лихорадка была так сильна, что я не почувствовал боли. Таким образом, я впрыснул себе всю ампулу и был спасен. Но когда я дошел до места назначения, на животе у меня был громадный нарыв.

Получив поручение обозначить в лесу границы, он отправился с отрядом каторжников, без всякой охраны. Перед уходом он отдал свое ружье, патроны и деньги двум каторжникам — вожакам всей партии, и ночью, среди безмолвия пустыни, спокойно спал между ними.

В этом теле, точно лишенном костей, скрыта огромная сила, подвергшаяся не одному испытанию и бьется сердце, которое до сих пор не зачерствело.

Годэн остался молодым. Когда он с силою пожи­мает вам руку, то чувствуешь, что имеешь дело с честным и откровенным человеком. Какой это должен быть хороший товарищ во время пути.

Все в душе уважают его. Как-то ночью сильный прилив, громадной бесшумной волной, сорвал деревян­ный помост в порту, так что в городе ничего не было слышно. На следующий день каторжники вытаскивали балки, большие просмоленные доски, сорванные, изло­манные и точно изрубленные этой таинственной вол­ной, которая регулярно, каждые десять лет, подни­мается из морских глубин и сметает работу людей.

Проходя около каторжников, работавших с голыми ногами, с обнаженным до пояса татуированным туловищем и надвинутыми на бледные бритые лица соло­менными шляпами, я услышал, как один из них, та­щивший толстую балку, сказал с восхищением:

Только то и уцелело, что было сделано monsieur Годэном!

Артемиза.

Ее дом, среди зелени, господствует над городом, над пальмами и манговыми деревьями. Перед самым домом растет красивое дерево, называемое „момбин“, с вет­вями, похожими на мускулы борца; при доме маленький садик, в котором растет несколько бананов; в тот час, когда в городе люди изнывают от духоты под поло­гами от москитов, морской ветер освежает ее комнаты.

Артемиза одета в платье из кретона с цветочками, на голове у нее панама. Сама она маленькая, круглень­кая, с лицом светло-каштанового цвета. Небольшие, черные и очень живые глаза; нос немного приплюсну­тый, короткие курчавые волосы и золотые кольца в ушах. Эго вполне восцитанная особа, говорящая по-французски и по-английски. Она живет на окраине го­рода, но у нее много друзей в колонии среди так называемых „ порядочных “ мужчин. Все более или менее видные европейцы посещали ее и до сих нор еще рас­сказывают об ее воскресных завтраках.

У нее, кажется, было несколько серьезных увлече­ний, которые оканчивались с уходом пакетбота. Одно из них длилось дольше других. Один ирландец поса­дил в ее садике маленькое деревцо, которое совреме­нен превратилось в большое развесистое дерево. Арте­миза показывает его с гордостью и говорит с некоторым опенком меланхолии:

- „Это дерево 0‘Бриена“.

Пo праздникам Артемиза ходит в церковь, два раза в неделю бывает в кинематографе и время от времени посещает бал „Кассэко"; но не танцует, так как пу­блика там слишком смешанная. Она ведь „Мамзель Ар­темиза".

Она не чуждается местной политики. Кандидаты в депутаты не пренебрегают ее указаниями. Иногда по вечерам у нее на веранде происходят длинные сове­щания, в тот час, когда звезды сверкают над паль­мами, трещат кузнечики, летают летучие мыши и воз­дух напоен запахом розового дерева.

Один из ее друзей возил ее во Францию. Она ви­дела Париж, но помнит только Мулэн-Руж.

Как и ее сестры, она очень щепетильна насчет цвета кожи. Я прошу разрешения сфотографировать ее, но она oтказывает, опасаясь, что я буду показывать парижанкам портрет маленькой „Мамзель негритянки".

Бал Кассэко.

Обсаженная манговыми деревьями площадка. Све­тит полная луна и звезд не видно. Тина в ручейке ка­жется посеребренной. Огненные мухи летают среди вет­вей. В тени, под, деревьями, горят коптящие керосино­вые фонари, освещая маленькие столики.

За столиком сидят женщины и их черные локти выделяются на белых скатертях. Подают кофе и пунш. Молодые негры, не старше четырнадцати лет, не смор­гнув, выдувают две полных чашки белой тафии.

Ацетиленовые лампы ярко освещают вход в казино: большой сарай с цинковой крышей. Из-за билетов происходит драка. Сегодня суббота и бал Кассэко.

Вокруг залы идет деревянная галлерея и стоят скамейки. На эстраде оркестр, состоящий из виолон­чели, тромбона и кларнета. Немного ниже музыкантов сидя на полу лицом к ним, негр трясет ящик с гвоздями. Это необходимая принадлежность негритянской хореографии. Другой, в такт музыке, ударяет по скамейке двумя кусками дерева.

Музыка гремит. Бал начинается.

Оркестр играет вальсы, польки и мазурки в бешеном темпе, а палки и коробки с гвоздями отбивают такт. Инструменты издают резкие, неприятные звуки. Но эта дьявольская музыка захватывает вас. Грохот "ша-ша“ отдается в голове; резкие звуки кларнета раз­дирают уши; но, несмотря ни на что, ритм этой музыки увлекает вас.

До сих нор пустая зала наполняется в несколько минут. Сюда приходят искатели золота или каучука, вернувшиеся с золотоносных участков или из леса.

По большей части это люди, которые прибыли только вчера, полуголые, в рваных штанах, в, старом жилете, одетом на голое тело, с саблей для рубки лиан у пояса, и которые сегодня вечером отплясывают здесь в белом, тщательно выутюженном костюме, в круглой соломенной шляпе и в шелковых носках.

Они провели в зарослях несколько недель, работали под солнцем, на золотопромывательной машине, затем вернулись с самородками, золотым песком и драгоцен­ным каучуком.

Они пропустят свой заработок в несколько дней, затем контора выдаст им аванс, которого едва хватит, чтобы запастись на дорогу провизиями, после чего они снова, как здесь говорят, „поднимутся".