Встречи с Индонезией

Река Лаланг — двести, а может быть, и меньше километров длиной — впадает в морской залив, так глубоко врезающийся в сушу, что скорее напоминает реку. Тем не менее на карте он обозначен как залив.

Сойдя на берег, сразу же кинулся на поиски попутной машины до Палембанга. Нашел грузовик, владелец которого согласился меня прихватить, и даже бесплатно. Пока ждал шофера, разговорился с другими пассажирами, среди которых был один офицер административной службы. Он был затянут в мундир, на голове фуражка военного образца, под мышкой тросточка — ни дать ни взять английский офицер. И изъяснялся он исключительно по-английски. Индонезийский употреблял только в разговоре с местными жителями, но при этом всем своим видом старался показать, что он человек цивилизованный, не то что «эти»… Меня его скверный английский раздражал, и я отвечал ему по-индонезийски.

Но вот мы наконец тронулись с места и поехали через лес. Глазам открылось поразительное зрелище — горели джунгли. Но что меня удивило больше всего: ни на кого это не произвело ни малейшего впечатления. Горит и горит — обычное дело. Километрами тянулось пепелище, временами то тут, то там вспыхивали языки пламени, правда, не настолько большие, чтобы представлять для нас опасность. Лесные пожары, объяснили мне, полезны: после них легче корчевать землю, строить дома, охотиться на дичь, которая бежит от огня, рубить упавшие деревья.

В Палембанг прибыли поздно вечером и подкатили к самой семинарии, где меня тепло встретили, помогли снять багаж, накормили ужином. В преподавательской столовой подали как индонезийские, так и европейские блюда. Обычно я предпочитаю индонезийскую кухню, но тогда, увидев рис, попросил какой-нибудь европейской еды.

Перед самым отъездом мне представилась возможность осмотреть дворец одного местного магната. Это настоящий музей, построенный богатым палембангцем, служившим в голландской администрации на Суматре и влюбленным в ее национальную культуру. Поехали туда с миссионером Бюхлером и двумя преподавателями. На высокой лестнице нас встретила свояченица хозяина, голландка, исполнявшая обязанности хранительницы дворца-музея. У порога сняли обувь: пол устлан коврами и циновками. В огромном холле — роскошные кресла, похожие на троны монаршей пары в зале для приемов, но это были кресла для новобрачных, в которых они восседали во время бракосочетания. Перед креслами на столике — книга для посетителей, куда и мы вписали свои имена. Потом побывали в комнате, где невеста провела последние часы перед бракосочетанием. Все сохранилось в том виде, как было во время свадьбы хозяев дома. Однако в этом музее царила атмосфера жилого дома. Действительно, здесь кто-то жил. В серванте мы увидели коллекцию кукол — хобби хозяина. Не было только хозяйки. Во дворе нам показали роскошный и вместе с тем по-мусульмански скромный склеп. Под двойной крышей — низкое каменное надгробие и два камня. Рядом оставлено место для мужа.

В парке олени, статуи. Скульптор, как оказалось, жил в доме своего хлебо-, а точнее, рисодавца.

Поблагодарив за любезный прием, вышли на улицу. Было невыносимо жарко. Если бы мы побывали в настоящем суматранском, а не голландском доме, подумал я, нас непременно бы угостили чаем со льдом, кофе или чем-нибудь еще. К счастью, в семинарии не было недостатка в питьевой воде прямо из холодильника.

Потомки Маджапахита

Хотя моя главная база находилась в Джакарте, Яву я видел лишь тогда, когда уезжал подальше от её столицы. И дело здесь не в том, что Джакарта, расположенная в западной части Явы, населена не собственно яванцами, а родственными им сунданцами [10]. В этом огромном шестимиллионном городе, как в горне, переплавились сотни различных племен и народов. Вот почему нередко случается, что иностранцы, много лет прожившие в Джакарте и повидавшие Богор, Боробудур и Пунчак, не знают Явы и яванцев. Ознакомление с островом и его населением, помимо всего прочего, затруднено чрезвычайной языковой сложностью. Для того чтобы научиться свободно говорить по-явански, нужно фактически овладеть тремя языками: на одном вы будете беседовать с теми, кто занимает одинаковое с вами социальное положение, на другом — с вышестоящими лицами, на третьем — с людьми, находящимися ниже вас на социальной лестнице. Я уже не говорю о том, что существует четвертый язык — кромо-ингил — придворный. Яванцы свято хранят традиции и бережно относятся к своему языку. Среди жителей Суматры яванского происхождения я встречал людей, приверженность которых ко всему яванскому так велика, что они, зная индонезийский язык, не желали им пользоваться.

Однажды мы с миссионером Леховичем зашли к одной вдове, женщине весьма интеллигентной, энергичной, поразительно много знавшей о Яве и ее жителях. Прекрасно владея яванским языком, она старалась без крайней нужды не употреблять индонезийских слов. Как я ни старался вынудить ее говорить по-индонезийски, какие провокационные вопросы ни задавал, она весьма любезно отвечала по-явански, а Лехович переводил. В конце концов и я научился говорить «монго» и «матер» вместо «селамат» и «терима касих» (приветствие и выражение благодарности). Во время бесед с простыми людьми, крестьянами и рабочими, нередко заходила речь о языке. И всякий раз мои собеседники подчеркивали изысканность («халус») яванского языка и грубость («крас») индонезийского. Особые трудности возникают у яванцев, когда они, говоря по-индонезийски, пытаются что-либо уточнить или выразить свое особое уважение к собеседнику. В этих случаях их родной язык просто незаменим.

Когда яванцы спрашивают, владею ли я их языком, я не говорю «нет» — это прозвучало бы невежливо. Я говорю «пока нет». Звучит обнадеживающе, хотя я глубоко убежден, что временное «нет» таковым останется навсегда.

Еще одной, очень важной для меня поездкой в глубь Индонезии была поездка на Малые Зондские острова. На Флорес время от времени ходило небольшое судно, принадлежавшее миссии и приписанное к порту Сурабая. Узнав о времени отправления, я поспешил на вокзал за билетами. Приобрести билет до Сурабаи оказалось делом непростым. В окне, где продавались билеты на экспресс малам (ночной экспресс), мне сказали, что я должен обратиться в окно № 5 (справочное). В окне № 5 выдали бумагу, с которой я пошел к начальнику станции и которую тот подписал, направив меня в окно № 9, то, с которого я начал свои скитания. В окне № 9 на моей бумаге сделали какую-то пометку, после чего я проследовал к окну № 5, откуда вышел сотрудник, взявший в кассе № 9 билет и вручивший его мне. С этим билетом я снова побывал у начальника станции, где получил плацкарту. Так я приобрел билет до Сурабаи.

Экспресс малам состоял из одних вагонов второго класса. Билет вместе с плацкартой стоил всего тысячу рупий. Меня это вполне устраивало — как-никак экономия. В дневном поезде кроме вагонов второго класса есть и вагоны первого класса (2 тысячи рупий). Вздумай я ехать дневным поездом во втором классе, это произвело бы неблагоприятное впечатление. Есть здесь еще настоящий экспресс (3600 рупий) и безумно дорогой поезд со спальными вагонами и всяческими удобствами (около 6 тысяч рупий). И все же мое намерение ехать экспрессом малам вызывает у всех недоумение, думают, что я что-то перепутал, чего-то не понял. В посольстве меня отговаривали, на вокзале старались втолковать, что мне нужен другой поезд и меня ввело в заблуждение слово «экспресс», что в Индонезии экспресс не такой, как в Европе, и мне следует ехать лимексом или бимой (шикарный ночной экспресс с удобствами). Мои доброжелатели успокоились лишь после того, как я сказал, что прекрасно знаю все об индонезийских экспрессах, но мне, специалисту по национальной культуре Индонезии, подобная поездка даст прекрасную возможность ознакомиться со страной и ее жителями. Если так — другое дело. Если я иду на жертвы во имя науки, меня не будут отговаривать от поездки избранным мной поездом.

Вагон набит до отказа. На лавках, сплетенных из ротанга, мест не хватает. Несколько человек расположились на полу, и никого это не удивляет. Все время снуют разносчики. Торгуют напитками, всевозможной едой, плетеными веерами. Пришел даже бродячий книготорговец. Предлагает какие-то детективы, индонезийские газеты, английские журналы. Когда я отказываюсь, молодой человек доверительно шепчет: «Не хотите ли порно?» На положительный ответ он, по-видимому, не рассчитывал, так как, не дождавшись ни слова, исчез. Спросил так, на всякий случай.