Встречи с Индонезией

О всех этих генеалогических перипетиях деревенские старики, преподающие мне историю своего государства, ничего не знают. Для них султан — потомок династии правителей Шривиджайя, в жилах которых течет кровь еще более достойной династии правителей Маджапахита. Поразительно, что эти славные люди, так хорошо ориентирующиеся в вопросах истории, совсем ничего не знают о своих ближайших лесных соседях. И не только о бродячих кубу, но и об оседлых, живущих на противоположном берегу той же реки.

В кечаматане Баюнлинчир, кроме деревень, жители которых называют себя оранг-сини, есть много населенных пунктов, где живут оседлые кубу. На территории марги Лалан, находящейся на реке с тем же названием, имеется десять селений, неподалеку от четырех расположены деревни кубу. «Мои» пренебрежительно относятся к оседлым соплеменникам, считая их какими-то полукубу. Подобным же образом реагируют на них здешние оранг-сини. Только бродячих кубу они называют «асли» — коренными. Их они уважают и побаиваются. Около деревни Муара Медак есть деревня кубу, о которых мне почти ничего не удалось узнать. Их до такой степени не принимают всерьез, что даже говорить о них не хотят. Но я кое-что все-таки выведал. Ими управляет заместитель староста пунгава, есть там и пожизненно избираемый вождь. Зовут его Тусаваль. Некоторые именуют его раджей кубу, однако никакой реальной властью он не располагает, а лишь является посредником между властями и кубу — кепала суку. Не беседовать же властям с каждым жителем деревни в отдельности!

Тусаваль как раз приехал по каким-то своим делам в деревню (кажется, привез ротанг), и я мог познакомиться с ним и поговорить. Однако разговор не клеился. Да кто такой, собственно говоря, был Тусаваль? Крошечный винтик в местном административном механизме, безоговорочно подчинявшийся старосте. Его и сравнить нельзя с истинным вождем племени, таким, как Соманд.

Оседлые кубу говорят на палембангском диалекте весьма плохо. Пожилые люди изъясняются на наречии, сильно отличающемся от языка «моих» кубу, поэтому я понимаю их с трудом и вынужден обращаться к помощи переводчика.

Что побудило их перейти от бродячего образа жизни к оседлому? Голод? Не думаю, как я сам убедился, в джунглях они всегда могут найти достаточно пропитания. Может быть, жажда знаний, стремление учиться? Тоже нет. Единственная маленькая школа на весь кечаматан не в состоянии вместить всех желающих. Вера? Нет. Если они и принимают ислам, то лишь формально. Никаких социальных или экономических льгот они не имеют. Остается поверить сотруднику отдела просвещения губернии господину Табрани Асмуни.

— Переходя к оседлому образу жизни, — сказал он, кубу ничего не выигрывают, зато становятся полезными членами общества и трудятся для экспорта.

Чего я только не наслышался! Говорили, будто кубу охотно идут служить в индонезийские суды и в армию, что они считают себя индонезийцами. Последнее я слышал от чамата, мнению которого не придаю слишком большого значения, хотя в данном случае оно совпадает с информацией, какую я получил в Муара Медак от тестя моего хозяина, шестидесятипятилетнего Амина Бурхана.

По словам старика, кубу, насколько он помнит, всегда приходили в свой нынешний кампунг только на полгода. Постоянно они здесь живут недавно, с 1961 года. Процесс перехода кубу к оседлости усилился в последние 25 лет.

Неприязнь между оседлыми кубу и оранг-сини очень велика. Последние даже слышать не хотят о каком-либо родстве с первыми. Спрашиваю Амина, выдал бы он свою дочь за кубу, когда она подрастет.

— Никогда!

— Почему?

— Букан агама. (У них нет религии.)

Действительно, кубу сохранили древние анимистические верования, оранг-сини же исповедуют ислам.

Однако я не сдаюсь:

— А если жених дочери познает основные догматы ислама, станет мусульманином? Станешь ты считать его правоверным мусульманином?

Между прочим, я знал, что кубу, формально приняв ислам, остаются анимистами.

— Да.

— И выдашь за него дочь?

— Нет.

Значит, дело здесь не только в религиозных взглядах. И все же в канцелярии чамата мне недавно сказали, что в этих местах случаются смешанные браки, когда мужчина оранг-сини женится на женщине кубу. Браки между мужчинами кубу и женщинами оранг-сини более редки. Согласно традиции мужчина переселяется в их селение. Женщина кубу редко идет в селение оранг-сини. Если женщина оранг-сини выходит замуж за кубу, молодая пара поселяется в деревне кубу. На мой вопрос, почему мужчины оранг-сини довольно охотно женятся на кубу и переезжают в их деревни, мне ответили, что женщины-кубу, когда они хотят, чтобы мужчина пошел за ними, прибегают к гуна (магии).

Приезжаю с Амином в кампунг кубу. Пусто, нет никого, кроме детей и одной старушки. Фотографирую жующую сири (бетель) бабулю. Такая славная старушка, но до чего похожа на бабу-ягу! Где остальные жители? Собирают ротанг. В один сезон кубу заняты ротангом, который они срезают в джунглях на берегах реки Лалан, а в другой валят деревья. Здешние хижины на сваях не выглядят такими прочными и добротными, как хижины оранг-сини, но это и не шалаши на плотах, как у кубу-асли. В хижинах много горшков, корзин, кое-где можно увидеть даже шкафы. Около хижин — тщательно обработанные палисаднички. Деревца, которые местные жители пренебрежительно именуют дичками, оказались молодыми, недавно посаженными банановыми деревьями.

Возвращаемся в Муара Медак. После знакомства с бродячими кубу оседлые, как мне казалось, особого интереса для этнографа не представляют. Каково же было мое удивление, когда, уже покинув селение на реке, по пути в Палембанг я узнал от моих спутников, что у кубу, живущих в Баюнлинчире, имеется собственная письменность, что в качестве писчего материала они используют бамбук и что их письмо уходит корнями в эпоху Шривиджайя! Тщательно переписываю значки. А что, если отдельные группы, которых сейчас без долгих размышлений объединяют под общим названием «кубу», происходят от цивилизованных народов, оттесненных в джунгли во время победоносного наступления ислама? Еще одна загадка… Чтобы ее разгадать, нужно по крайней мере еще раз приехать в Индонезию.

Живя в Муара Медаке, я неоднократно убеждался, что оранг-сини, как и все индонезийцы, довольно легкомысленный народ. Как-то я дал лекарство парнишке, у которого в течение десяти дней не прекращалось кровотечение, и строго наказал прийти за лекарством на следующее утро. Лекарство, видимо, помогло, и парень больше не появлялся. Точно так же вела себя женщина, у которой я лечил загноившуюся рану на ноге. Положив пенициллиновую мазь и сделав перевязку, я пригласил ее прийти ко мне завтра на осмотр. Конечно, она не пришла. Наверное, ее напугало мое требование не только выстирать с мылом бинты (это ей было понятно, так как одежду здесь стирают с мылом), но и прополоскать в кипяченой воде. Слыхано ли такое!

Запасы лекарства иссякли, нет больше пенициллиновой мази и средств от кожных болезней, поэтому мой отъезд, я думаю, никого не опечалит. Когда на реке появился «Салуанг» — кораблик, плывущий из Баюнлинчира в селение, откуда на автобусе можно добраться до Палембанга, — я погрузил на него свои лары и пенаты и сел сам.

Перед отъездом произошел пренеприятный разговор с Амином. Он, дескать, для себя ничего не желает, ему достаточно подарков, которые я ему оставил, он, мол, ездил со мной по дружбе, но вот его племянник (парнишка, какое-то время состоявший при нас поваром и прачкой)… Ему я должен заплатить пять тысяч рупий. Оторопев от этой неслыханной наглости, я все-таки даю немного денег, хотя прекрасно понимаю, что никакому племяннику они не достанутся.

На корабле много молодежи, направляющейся на учебу в среднюю школу. Среди плывущих много мусульман, но, хотя сегодня пятница, молящихся мало. В полдень свои молитвенные коврики расстилают всего двое мужчин и одна женщина, которая отбивает низкие поклоны, предварительно облачившись в какое-то сложное белое одеяние и повязав тесемкой платок на голове. Остальное время она перебирает четки и безуспешно пытается склонить к молитве весело щебечущих девушек.