Девственная земля

До элегантного новенького голубого автобуса было недалеко. Со всем своим багажом я подошла к нему последней. Как ни странно, он оказался совершенно пуст, в то время как развалюха-автобус без крыши, стоявший поодаль, был набит до отказа. Кто-то помахал мне из него и громко крикнул:

— На Покхару сюда!

Я с трудом втиснулась вовнутрь, прихватив валявшийся под автобусом почтовый ящик британского посольства. На нем виднелась внушительная, но малоэффективная надпись: «На службе ее величества». Мой багаж кое-как прикрепили к остаткам крыши. Пришлось нанять мальчика, в обязанность которого входило следить за багажом.

Водителя в автобусе не оказалось. Он появился минут через десять, достал из-под сиденья сандалии, надел их, тем самым обозначив, что официально приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Затем он поудобнее устроился на сиденье и включил мотор.

Взревев, словно раненый зверь, автобус рванулся и покатил по немощеной дороге. Я испугалась за мальчика, который сидел на крыше. Как ни странно, но и он, и мой багаж оказались на месте, когда мы прибыли через сорок минут в аэропорт Гаучар.

В Непале восемь взлетно-посадочных полос, и все они, за исключением Покхары и Горкхи, — в тераях. Непальские самолеты совершают туда ежедневные рейсы. Благодаря сравнительной дешевизне билетов (около трех фунтов стерлингов за сотню миль) многие непальцы за какое-то десятилетие сменили первобытные способы передвижения на самые современные.

Сначала меня удивило, что возле самолета толпилось много крестьян. Однако вскоре я поняла, что вместо того, чтобы тащиться пешком десять дней и при этом тратить деньги на пищу и ночлег, они, естественно, предпочитают добираться до места назначения за каких-то тридцать минут самолетом.

В это время года указатель направления ветра на Гаучаре не нужен — ветер гонит по летному полю столбы желтой пыли — зрелище пугающее и в то же время завораживающее. Более всего поражает все же царящий в порту неописуемый беспорядок. Просто уму непостижимо, как пассажирам удается добраться до места назначения, и к тому же в одном самолете с багажом.

По расписанию самолет в Покхару должен был вылететь в 14 часов 30 минут. В 14 часов 15 минут я зашла в закусочную аэропорта, чтобы выпить чашку чая. В 14 часов 25 минут из громкоговорителя понеслись какие-то быстрые нечленораздельные звуки, которые могли означать на любом языке что угодно. Я была настроена оптимистично, поэтому решила, что объявлена посадка на мой рейс. Однако, выглянув из окна, я увидела, что большая тележка с нашим багажом так и осталась стоять там, где ее загружали. Хотя я и понимала, что это еще не означает задержки рейса, но твердо решила не отходить далеко от своих с таким трудом добытых медикаментов.

После второй чашки чая я вышла на веранду. Толпа навьюченных пассажиров в отчаянии бросалась из стороны в сторону. Люди пытались выяснить друг у друга, когда и каким рейсом отправляется их самолет. От гула голосов звенело в ушах. Четыре «Дакоты» (две из которых — машины почтенного возраста, приобретенные давным-давно у ирландской авиакомпании) выстроились на летном поле. Пассажирам оставалось следить, в какой самолет погрузят их багаж, и кидаться в том направлении. Багаж представлял собой удивительное зрелище. Чего тут только не было: и жестяные сундуки, и тюки с постелью, и деревянные ящики с замками, и огромные узлы, и набитые до отказа мешки, и пластмассовые ванны, заполненные бог знает чем, и небрежно связанные картонные коробки, и брезентовые и матерчатые сумки, и жестянки, и плетеные «докары» (корзины носильщиков), похожие на огромные гнезда ткачиков. Когда, наконец, четверо носильщиков поволокли к самолету тележку с нашим багажом, я бесцеремонно отправилась наблюдать за погрузкой, так как здесь всем разрешается свободно разгуливать по летному полю.

Через полчаса громкоговоритель вновь захрипел, и к нашему самолету потянулись пассажиры. Создавалось впечатление, что мы действительно наконец вылетим в Покхару. Внезапно движение прекратилось. Пассажиры что-то кричали, и молодой непальский учитель объяснил мне на английском, что наш рейс переносится на завтра на семь утра. Мне такой поворот событий показался настолько естественным, что я не почувствовала и половины того раздражения, которое охватило моих спутников-непальцев. Я вернулась на веранду и села в ожидании разгрузки самолета и воссоединения с моими медикаментами, к которым после стольких перипетий я испытывала почти материнские чувства. Молодой учитель присел возле меня. Его светлое с правильными чертами лицо выражало огорчение. Когда я спросила его, не знает ли он, почему отменили рейс, он со вздохом ответил:

— Просто не явилась команда. Это часто случается после затянувшейся вечеринки, а в Катманду их бывает много, — и добавил: — Извините, вам так трудно приходится в нашей стране.

Я искренне ответила, что для меня пребывание в его стране — радость, что здесь нет и половины тех трудностей, которые существуют на Западе. Боюсь, он мне не поверил.

К этому времени тележку с нашим багажом повезли к веранде и стали поспешно разгружать. Мой новый знакомый объяснил, что следующий рейс на Симру, городок в тераях, отложили из-за того, что тележка была занята нашим багажом. Когда половину багажа сбросили на землю, прошел слух, что наш рейс все-таки состоится. Вновь началась полная неразбериха. Носильщики с рейса на Симру, потеряв терпение, стали забрасывать на тележку свой багаж, не дожидаясь, пока сгрузят наш. Все смешалось. Объявления о рейсе на Покхару не было, и носильщики яростно спорили, какой багаж загружать. Я на всякий случай стала спасать медикаменты, пока их не отправили в тераи. Время шло, носильщики пререкались, перебрасывали с места на место, словно мячи, тюки и чемоданы. Вдруг снова все засуетились, послышались радостные восклицания моих будущих спутников — значит, мы спасены! Как я узнала позднее, американский посол с женой должны были лететь в Покхару нашим рейсом. Это и заставило снять команду с другого, менее удачливого рейса.

Наконец мы взлетели. Я совсем не нервничала: ведь пилоты и инженеры непальской авиакомпании за последние восемь лет установили рекорд безопасности полетов, которому может позавидовать любая более опытная и организованная авиакомпания, — и это в стране, где опасность полета особенно велика из-за высоких пиков, предательских ущелий, неустойчивой погоды и слабого технического оборудования.

В это время года Гималаи скрыты тучами, и наш тридцатипятиминутный полет прошел довольно спокойно. Я смотрела в окно, одолеваемая желанием побродить по этим хребтам двух-трехкилометровой высоты, дразняще проплывавшим внизу. Но в мае такой поход был бы труден, так как широкие каменистые русла рек превратились в ложе для пересыхающих ручейков, а террасированные склоны гор — в сухие коричневатые уступы, оживляемые лишь зеленью лесов, покрывающих вершины хребтов. Лишь на возвышенностях виднелись разбросанные среди кукурузных полей деревушки, и на многие мили тянулся запутанный узор вьющихся вдоль гор тропинок.

Мы мягко приземлились на широкой равнине Покхары, вышли из самолета и тут же оказались в толпе непальцев, среди которых бросались в глаза пять высоких американцев. Они пробирались сквозь толпу к своему послу и его жене. По полю бегали чумазые, любопытные, смеющиеся дети и энергично проталкивались работающие локтями босые пассажиры, которые стремились, не дожидаясь разгрузки багажа, попасть в наш самолет, готовящийся к рейсу в Бхайраву. Нас сразу же окружили напористые носильщики (преимущественно женщины в ярких лохмотьях и тяжелых звенящих украшениях) и огромное количество любопытствующих местных жителей, из которых мало кто когда-либо летал, или собирался лететь, или вообще имел отношение к пассажирам и багажу. Как только я выбралась из толпы, возле меня оказался молодой полицейский в мятой форме цвета хаки с огромной регистрационной книгой, в которой все прибывшие иностранцы должны оставлять сведения о себе.