Тимур на Кавказе

Александр Николаевич Дьячков-Тарасов

ТИМУР НА КАВКАЗЕ

МОЁ РАБСТВО И МОЯ ЮНОСТЬ

Вы должны знать, дети мои, когда придёте в возраст, что ваш отец — родом кавказский горец из племени алан с верховьев реки Копы [1]. Она берёт начало у подножья великой Кавказской горы — Стробилос-Монс [2]. Здесь в милой и радостной под лучами горного солнца долине Копы, по которой проходит дорога через ледники в Себастополис [3] и в Пецонду [4], был аул моих дедов, крестьян-скотоводов. Однажды я пас коров моего отца со своим сверстником Албором; он тоже пас коров своего отца. Нам было по 11 лет. Было лето. Земляника красным ковром стлалась на лужайке близ переправы через кипевшую пеной нашу родную реку. Мы наелись земляники, напились ледниковой воды и лежали, болтая в воздухе ногами, свободные, как горные курочки, крик которых слышался в скалах то тут, то там. Смотрим: из-за большой пихты выехали два горца и медленно приближаются к нам. Вот они поравнялись с нами. Вдруг один из них уронил плеть. По нашему обычаю, я стрелой бросился, поднял её, подал всаднику. Как кошка мышь, схватил он меня, накинул мне на голову башлык, перекинул через седло и помчался. Я задыхался. И от боли, от ударов об луку седла глухо визжал. Скачка продолжалась более часа, — когда у перевала Кюль-хара [5], на полянке, башлык был развязан, я был почти без чувств, но скоро пришёл в себя. У моего уха тяжело дышала чья-то лошадь, я повернул голову и увидел другого всадника; у него поперёк седла лежало тело моего приятеля Албора. Мы печально улыбнулись друг другу. Наши похитители были абазги, родные братья — князья Маршани. Они нас привезли в свой аул на реке Чхалте. Через месяц нас отвезли в Пецонду. Там нас продали: меня купил начальник генуэзской фактории, и от него я попал, как расторопный мальчуган, в слуги генуэзского нотабля.

Рос я в Генуе, в красивом дворце моего хозяина. У него был сын, мой ровесник. Мне позволяли иногда играть с ним, даже позволяли сидеть в той комнате, где его учил старый учитель. Мальчик часто видел, как его отец, надменный богатый купец, бил по щекам своих многочисленных слуг; подражая отцу, он раз ударил меня по лицу, я ответил ударом по голове. Он пожаловался отцу, и меня конюхи так избили, что повредили ногу, с тех пор я слегка хромаю. Вот каково было детство моё. Я был шустрый мальчик и выучился читать и писать скорее своего ровесника, сына хозяина. Я был пажом при госпоже, но раз нечаянно облил соусом её дорогое бархатное платье, был наказан и стал поварёнком. Затем опять стал пажом, затем — помощником повара, конюхом, парикмахером, матросом на одной из многочисленных каравелл моего хозяина. Мне посчастливилось: во время бури у берегов Сицилии волна покатилась по палубе, захватила с собой моего хозяина, взвилась вместе с ним над бортом; я успел зацепить его багром. В Палермо, куда буря загнала наше судно, хозяин три дня поил вином в таверне всех матросов, а мне подписал «отпускную», для этого он меня водил к подесте [6].

Почувствовав себя на свободе, я сначала хотел из нелюбимой Генуи уехать в Константинополь, но, дети мои, я полюбил вашу мать, молодую рабыню моего бывшего господина, славянку, недавно купленную в Каффе [7]. Вы, дети мои, ещё малы, но я часто слышу, как ты, мой Паоло, говоришь: «Моя мама добрее всех мам в Генуе», а ты, моя Джульетта, любишь петь: «Моя мама красивее всех мам». Когда вы придёте в возраст, вы поймёте, почему ваш отец должен был согласиться остаться на работе в качестве секретаря у своего бывшего господина, чтобы через три года жениться на отпущенной на свободу вашей матери Мадалене.

В 1395 году родственник бывшего моего господина патриций Чезаре Дориа дожем Генуи Адорно был командирован обревизовать консула Каффы и работу генуэзских факторий в Понте и Меотиде [8].

Старик Адорно назначил меня сопровождать Чезаре Дориа в качестве секретаря, как человека, хорошо знавшего генуэзские законы и татарский язык. Надо сказать, что, освободившись от рабства, я поступил в генуэзский университет и кончил его cum eximia laude [9] и уже имел хорошую адвокатскую практику. Я, несмотря на протесты вашей матери, а моей жены, доброй Мадалены, согласился ехать в «Понт», иначе эта страна называлась генуэзцами «Хазарией». И вы, дети мои, скажете, что я сделал хорошо: я имел хотя и слабую надежду побывать в родном ауле и увидать своих родителей, ибо я знал, что из Пецонды генуэзцы ездили с товарами на Копу, и я мог с караваном проехать туда, если бы мне удалось уговорить капризного Чезаре Дориа сделать то же. Не осуждайте же своего отца за его доброе желание увидать родину и родных. Я чуть не погиб: я видел картины уничтожения целых народов. Я с трудом вернулся домой.

Я хотел бы, чтобы не умерли в памяти людей ужасные картины, виденные мною? чтобы они, хотя и бледные, нарисованные моею слабою рукою, но прошли перед вашими глазами или тех, кто будет читать мою рукопись, и внушили вам ненависть к рабству и любовь к человечеству,

В ТРАПЕЗОНДЕ

Я не буду повествовать, как наша военная каракка [10] «Сперанца» совершала свой быстрый путь до Константинополя и вступила в воды Понта. Ничего особенного не случилось с нами.

На 10-е сутки мы прибыли в Трапезонд [11], где Чезаре Дорна, как посланник дожа Генуи, торжественно был встречен префектом генуэзской фактории. Префект дал в его честь вечер, на котором присутствовал и трапезондский губернатор, вежливый и хитрый византиец. Чезаре Дориа, молодой человек 30 лет, был очень тщеславен: в ответ он устроил на нашем корабле блестящий праздник с музыкой и факелами. Наш повар отличился. Пирование, пение, музыка и пляска были до утра. Содной Дамой стало дурно от излишне выпитого вина.

На другой день я, по поручению Чезаре, у которого болела голова от вчерашней попойки, произвёл тщательную ревизию торговли трапезондской префектуры с Иверией [12], с лазами [13], ближайшими соседями Трапезонда, с мегрелами [14] через факторию при устье Фазиса [15], абазгами (абхазцами) через их города Себастополис (Сухум) и через Пецонду (Пицунда). Из этих городов можно было проникнуть в империю кипчаков, а от последних через великую реку Итиль (Волгу) и через безводные степи в Хорезм (Хива), а отсюда в страну китайцев и индусов. Префект много любопытного рассказывал мне про этот путь через Кавказские горы: вероятно, потому, что я задавал ему про этот, отчасти знакомый мне с детства, путь много вопросов.

Действия префекта я нашёл правильными, о чём и составил постановление. Чезаре Дориа его подписал. Дожу я составил обстоятельное донесение и отправил в отходившим в Геную почтовым галионом [16]. Лукавый Чезаре убедился, что префект Трапезонда Пьетро Веронезе честный человек, осторожно стал его спрашивать о действиях нашего консула в Каффе Пабло Висконти: консул казнил двух братьев из знатной генуэзской фамилии Пицигани. Этот поступок взволновал Геную и был главной причиной командировки Дориа. Префект был откровенен: он сообщил, что братья грубо нарушили «кодекс о торговле»: они осмелились хитростью увезти двух дочерей одного зихского [17] князя, который вёл с нами большую торговлю, и продали их на константинопольском рынке; в ответ зих вырезал нашу небольшую станцию близ устья Копы, и в том районе генуэзская торговля замерла: в Каффе лежали без движения большие склады крымской соли, и мы терпим убытки.