Путешествия в Мустанг и Бутан

Мишель Пессель. Путешествия в Мустанг и Бутан

Мустанг

Пики и статус-кво

Здесь обитель богов, и сюда тысячелетиями шли умирать жрецы, монахи и мудрецы. Много веков Гималаи привораживают людей, но и сегодня их величественные вершины окутаны покровом тайн.

Полгода прожил я в непальской столице под сенью Гималаев. Весной облака над городом расступились, явив сверкающий на солнце континент вечных снегов, что вытянулся на 3 тысячи километров через всю Азию. Прикрыв глаза рукой, я глядел поверх пагод Катманду на умопомрачительный белый барьер. Взгляд цеплялся за острые пики, а воображение бежало дальше, дальше, как это случалось со многими до меня и, наверное, будет после. Где-то там рисовались затерянные горизонты, неведомые страны. Они ждали меня…

23 апреля 1964 года меня разбудили стуком в дверь бунгало. Было пять часов утра; сбросив с себя одеяло, я вдруг сообразил, что настал долгожданный день. Стало как-то боязно.

За окнами светлело. Быть может, в последний раз просыпаюсь я в таком комфорте. Жена тоже встала. Хотя она ждёт ребёнка, ей непременно хочется проводить меня на самолёте до крохотного городка Покхара, откуда, собственно, и начнётся моё путешествие.

Вскоре шарканье подошв по полу оповестило о прибытии Калая. Выглядел он довольно нелепо: лукоподобные ноги тонули в широких белых брюках, спадавших на высокие горные ботинки, сверху красовалась клетчатая рубаха канадского лесоруба и ярко-розовый пуловер из гардероба моей жены. Впрочем, с утра любое грандиозное начинание выглядит до странности нелепым. Калай значился поваром и сирдаром (главой носильщиков), но пока был единственным человеком во всей долине Катманду, согласившимся участвовать в моей экспедиции. Если, конечно, она состоится.

Комнаты бунгало выглядели камерой хранения автобусной станции: два громадных кофра из белой жести соседствовали с деревянными ящиками, которые мы с Калаем заколотили накануне; по полу разбросаны рюкзаки, к столу привалена ивовая корзинища, набитая кастрюлями и пластмассовой посудой.

Через несколько минут после прихода Калая в дверь тихонько постучался Таши. Этот был в щеголеватых узких брюках из тёмной материи и в безупречно белой рубашке — в таком виде он собирался лезть на Гималаи.

Я всё время пытался представить, какова будет совместная трёхмесячная жизнь с Таши. Говорил он только по-тибетски. Что же до Калая, то на него особенно рассчитывать не приходилось.

С Калаем нас связывало давнее знакомство. В 1959 году, когда я путешествовал в районе Эвереста, Калай показал себя проворным и честным помощником. Верность и отвага вообще характерны для племени таманг, к которому он принадлежит; думаю, Калай дал бы себя убить, защищая меня. Но сейчас, пять лет спустя, он сильно изменился: стал каким-то чванливым и заносчивым. Кроме того, ему исполнилось 27 лет (как и мне), и, по здешним понятиям, он был стар. Жена умоляла меня найти кого-нибудь другого, но в Катманду не нашлось больше охотников сопровождать меня.

Снаряжение и ящики погрузили в два «джипа», и под рёв моторов мы вылетели со двора отеля «Роял» на улицу. Сунув руку в карман, я ещё раз нащупал листок бумаги — драгоценный документ, стоивший мне шести месяцев хлопот; это был выправленный по всей форме пропуск, разрешавший мне посетить на свой страх и риск территорию Мустанг.

Я мог гордиться: мне первому из европейцев предоставили возможность свободно бродить по Мустангу. А услышал я об этом затерянном королевстве совершенно случайно. В Катманду знали лишь, что въезд туда запрещён и что земли королевства начинаются за массивами высочайших в мире горных вершин Аннапурны и Дхаулагири.

На карте Мустанг выглядел полуостровом площадью около 1200 квадратных километров. С остальной частью Непала Мустанг соединяла одна-единственная дорога; судя по отметкам, это самое «высокопоставленное» в мире королевство: средняя высота его превышает 4 тысячи метров над уровнем моря.

Первое упоминание о Мустанге, которое мне удалось разыскать в английской литературе, относится к 1793 году. Правда, была ещё строчка в письме, отправленном из Индии одним капуцином в 1759 году; он сообщал, что прослышал о «королевстве Мустанг, независимом от Лхасы, но лежащем в пределах Тибета». Первое авторитетное свидетельство привёз В. Дж. Киркпатрик, англичанин, открывший Европе Непал. Он писал в своей книге, что река Кали-Гандак, «по слухам, течёт на север от Мукти и начинается в Мустанге». И добавлял: «Мустанг — важное место в тибетских горах». Девять лет спустя, в 1802 году, Ф. Бьюканан рассказал о «тибетском графстве Мастанг», которым правит «вождь бхотов, именуемый раджой». Название «Мастанг», или «Мустанг» (как пишут с 1852 года), в дальнейшем время от времени появляется в литературе, причём все информаторы подчёркивают независимый статус «короля», или «раджи», Мустанга.

Но вот диво: лишь 159 лет спустя после упоминания Киркпатрика — в 1952 году — туда добрался первый европеец. Им оказался швейцарский геолог Тони Хаген, долго путешествовавший по Гималаям. «Княжество Мустанг никоим образом нельзя считать самостоятельным», — заявил он.

Что же такое Мустанг? Есть там король или нет? Где проходят в точности его границы? В 1964 году на эти вопросы никто не мог дать мне ответа. Вскоре после посещения Тони Хагена вследствие политических осложнений район был объявлен запретной зоной. Поистине чудо, что мне выдали правительственный пропуск на длительное пребывание там. Немалому числу альпинистов, исследователей и именитых этнографов пришлось возвращаться ни с чем.

Правда, разрешение ещё не гарантировало успеха предприятию…

Когда всё началось? Охота к перемене мест, мне думается, родилась от монотонной и слишком размеренной жизни в английском графстве Хертфордшир, где из диких животных водились лишь мыши да воробьи. Я рос, мечтая стать храбрым рыцарем, которому уже никто не посмеет указывать: «Отойди оттуда, запачкаешься». Не удивительно, что в результате подобного воспитания меня привлекали как раз те вещи, которыми «глупо заниматься». Так, я выучил тибетский и отправился пешком в Гималаи. Ну а запретное королевство Мустанг влекло меня прежде всего своей запретностью.

Правда, до этого было многое. Был парижский полдень, когда, удрав с лекции на факультете права, я случайно набрёл на пыльную лавку букиниста рядом с церковью Сен Сюльпис. Я зашёл в неё без всякой цели, просто так. Только когда за спиной звякнул дверной колокольчик, я понял, что попал в магазин восточной книги. Восток? Он заключался для меня в избитом определении «таинственный», да ещё в китайских вазах и статуэтках.

— Что вам угодно? — раздался надтреснутый голос букиниста мсьё Превуазена.

Растерявшись и не зная, что ответить, я вдруг сказал, что ищу тибетскую грамматику. Кстати, тогда я не был уверен в существовании тибетской письменности и заранее рассчитывал на отрицательный ответ.

Велико же было моё удивление, когда милый мсьё Превуазен полез в тёмный угол своей лавки, выволок оттуда лестницу и, прежде чем я успел выскочить на улицу, протянул мне маленькую зелёную книжицу. Сэр Чарлз Белл — «Грамматика разговорного тибетского языка».

— Эта подойдёт?

— Как раз её я и искал, — ошарашено пробормотал я.

С тех пор я потерял солидное количество ручных часов, штук двадцать зажигалок и все подаренные или купленные мною авторучки. Вообще моя забывчивость стала в семье притчей во языцех. Но «Грамматику» Белла я берёг как зеницу ока. Она ездила со мной повсюду и всплывала в самые неожиданные моменты жизни. В конце концов я принялся читать её

Поначалу мне просто было приятно щегольнуть парой тибетских фраз перед знакомыми девушками. Фразы звучали так: «Почистите все бронзовые украшения» и «Монахи стали лениться». В остальном белловская «Грамматика» являла собой замечательный продукт британского колониализма. Чего стоит, к примеру, последний абзац книги: «У британского правительства нет других целей, кроме поддержания статус-кво».