Жена дитя

нибудь курорта.

Небо над ними спокойное, словно полог райского сада; атмосфера такая мягкая, что все двери кафе раскрыты, а внутри видны истинные парижские flaneur (Прогуливающиеся, фланеры, фр. – Прим. перев.) – художники или писатели; они сидели за столиками, прихлебывали eau sucre (Подслащенная вода, фр. – Прим. перев.), прятали в карманы окурки сигар, чтобы докурить дома, в своих шестифранковых мансардах, и делили восхищение между собственной кожаной обувью и женщинами в шелках, проходившими мимо открытой двери кафе.

Не эти подробности парижской жизни заставили Мейнарда сделать замечание, которое мы отметили, но сцена, свидетелем которой он стал.

Прогуливаясь по Пале Рояль, он забрел в кафе де Миль Колон, известное как прибежище офицеров из Алжира. С безрассудностью человека, привыкшего к приключениям и всегда рассчитывающего только на себя, он вскоре оказался окружен людьми, не привыкшими к представлениям. Они щедро платили за выпивку, и вскоре он чокался с ними и слушал их излияния. И не мог не заметить, как часто повторялся тост, который с тех пор принес Франции несчастья и унижения:

– Vive l’Empereur (Да здравствует император, фр. – Прим. перев.)!

По крайней мере десять раз провозглашался этот тост, и каждый раз он звучал зловеще для слуха республиканца. Единодушие, с которым он подхватывался, делало этот тост еще более зловещим. Мейнард знал, что президент Франции нацелился на императорский трон; но до этого часа не верил в такую возможность.

Однако теперь, выпивая с посетителями кафе де Миль Колон, он понял, что это не только возможно, но и очень близко и вскоре Луи Наполеон накинет на плечи либо императрскую мантию, либо саван.

Эта мысль поразила его. Даже в таком обществе он не мог скрыть своей досады. И он выразил ее в словах, которые предназначались для слуха человека, который показался Мейнарду самым умеренным из всех окружающих этузиастов.

– Pauvre France (Бедная Франция, фр. – Прим. перев.)! – была эта мысль.

– Pauvre France! – повторил маленький, но очень злой лейтенант зуав, услышав эти слова и поворачиваясь к человеку, который произнес эти слова.

– Pauvre France! Pourquoi, moncieur (Бедная Франция! Почему, мсье? Фр. – Прим. перев.)?

– Мне жаль Францию, – ответил Мейнард, – если вы собираетесь превратить ее в империю.

– А вам какое дело? – гневно спросил лейтенант зуавов; борода и усы, закрывавшие рот, заставляли его говорить со свистом. – Какое вам до это дело, мсье?

– Не так быстро, Вирок! – предупредил офицер, к которому первоначально обращался Мейнард. – Этот джентльмен, как и мы, солдат. Но он американец и, конечно, верит в республику. У всех у нас свои политические пристрастия. Но это не причина, почему бы нам не оставаться друзьями. Ведь мы все здесь друзья!

Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы – капитан не дрогнул под этим взглядом, – по-видимому, удовлетворился объяснением. Во вском случае он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан