Мир приключений 1962 г. №7

Приятно в Фоме, что он охотно признает заслуги других людей. Это не каждый умеет. Правда, и я сознавал, что на этот раз похвала мною заслужена.

— Да, — сказал я, — кое-что мне удалось сообразить.

— Сделаем так, — сказал Фома, — Валю надо к флагу поставить, тетю Глашу разбудим. С ней, втроем, спустимся вниз. Она постоит у бота и будет следить за пещерой, а мы с тобой обыщем весь трюм. Ты прав, продукты должны быть там.

— Пошли, — сказал я.

— Нет, — Фома покачал головой, — ты не знаешь, какой дед сердитый насчет порядков. Человек должен у флага стоять. Если судно покажется, надо флагом размахивать, а то могут не зайти. Ты спустись, позови Валю, она меня сменит, и мы тетю Глашу разбудим.

И только он это сказал, как вдруг раздался отчаянный Валин крик.

Одно из замечательных свойств Валькиного крика — это его продолжительность. Она могла на одной ноте тянуть вопль, наверное, пять минут. Обыкновенному человеку этому в жизни не научиться. А сейчас крик был громкий, отчаянный, но короткий. Как будто ей кто-то неожиданно рот заткнул.

Мы с Фомой кинулись вниз. Еще сверху нам было видно, что возле пещеры Вали нет. Может быть, она зашла в пещеру? Может быть, с капитаном случилось что-нибудь? Мы вбежали в пещеру. Фома Тимофеевич спал. Глафира сидела на постели и прислушивалась.

— Мне приснилось или на самом деле кто-то кричал? — спросила она.

— Тетя Глаша, — сказал я, — это Валя где-то кричала, а где, неизвестно. Понимаете, Валя исчезла.

Глава семнадцатая

ОСВОБОЖДАЕМ ПЛЕННЫХ

Мы вышли из пещеры и остановились. Прежде всего надо было оглядеться и сообразить.

— Валя! — закричала Глафира. — Валя!

Мы тоже с Фомою крикнули несколько раз. Валя не отвечала.

— Странно, — сказала Глафира.

Необыкновенная тишина стояла на острове. Море совсем утихло, и крошечные волны бесшумно набегали на песок. Над нами было чистое небо, без единого облачка. Солнце опять поднималось к зениту, и тени стали гораздо короче. Почему-то замолкли чайки. Одна только крикнула резко и коротко, и снова наступила мертвая тишина.

Загадочной казалась эта тишина, что-то таящей, чем-то угрожающей, и загадочным показался мне остров Колдун. Черный, молчаливый, он стоял посреди гладкого голубого моря и молчал таинственно и значительно. Я в первый раз понял, почему его назвали Колдун. Как злой волшебник, высился он в океане, и мне вдруг пришла в голову странная мысль: может быть, он беззвучно смеется над нами? Завлек своим злым волшебством к себе наш бот и теперь беззвучно смеется.

Я отогнал от себя эти мысли. Мама всегда говорит, что если поддаваться настроениям, так можно лягушку принять за водяного, а старое дерево — за лесовика.

Остров был тих. И сейчас, когда я осмотрелся, отогнав от себя мысли о волшебствах и тайнах, мне показалось, наоборот, что удивительно спокойно, можно сказать, обыкновенно выглядит остров.

Спокойно набегали на песок маленькие волны, бот наш лежал на боку, и, кажется, его немного втянуло в песок, Жгутов спал на песке возле бота, во всяком случае делал вид, что спит. Я поднял глаза к вершине скалы и увидел, что флаг не полощется, а свисает и чуть шевелится от легкого ветерка. И вдруг я подумал, что в прошлый раз, когда я смотрел на бот, Жгутова возле бота не было. Это я точно помнил. Я бы непременно его заметил. У меня замерло сердце. Конечно же, Жгутов убил Валю. Она сообразила, чего я не договорил, и поняла, что продукты спрятаны на боте. Конечно, с ее характером не могла она ждать, пока мы организованно пойдем на поиски. Ей, конечно же, надо было первой полезть на бот и первой найти хлеб, п консервы, и спички.

— Я знаю! — крикнул я и побежал вниз.

Мне некогда было сейчас объяснять все, что я понял, что я знал наверное, в чем я был уверен.

— Куда ты? — крикнула мне вслед Глафира. — Подожди, Даня!

Потом я слышал, как она резко сказала Фоме:

— К флагу! Пропустишь судно, что Фома Тимофеевич скажет?

Я пролетел мимо Жгутова, вскарабкался на бот, поднялся по наклонной палубе и сбежал вниз по трапу.

Страшная тишина была в трюме.

— Валя! — крикнул я. — Валя! Тишина.

— Валя! — сказал я плача. — Ну Валя, ну что же ты! Где же ты, Валя?

Что-то лежало на полу. В темноте мне было не видно — что, но что-то большое. Задыхаясь от ужаса, я подошел, наклонился… Нет, это был свернутый матрац, обвязанный веревкой. Наверное, Жгутов собирался отнести его к себе, но почему-то оставил. И, наверное, в эту минуту вбежала Валька.

— Валя, — повторял я, — Валя! — и всхлипывал.

И тут я услышал голос Глафиры. Она звала меня, наклонившись над трапом. Она ведь не знала, в чем дело, почему я уверен, что Валька залезла в бот. А мне было так страшно одному, что я кинулся к трапу.

— Тетя Глаша, — сказал я плача, — тетя Глаша, идите сюда!

И вдруг я увидел за Глафирой Жгутова, поднявшего над склоненной ее головой тяжелый гаечный ключ.

— А-а! — закричал я и, не в силах ничего объяснить, только пальцем показывал ей: посмотри, мол, назад, обернись. И Глафира обернулась.

Жгутов растерялся. Наверное, напасть со спины и ударить человека в затылок, не видя его лица, — это одно, а убить человека, который смотрит тебе прямо в глаза, — это другое. Он отступил на шаг. И Глафира шагнула вслед за ним. Я поднялся на несколько ступенек по трапу. Жгутов держал по-прежнему тяжелый гаечный ключ над головой Глафиры. Может быть, я мог бы кинуться к Глафире на помощь, но я чувствовал, что, если я крикну, если кинусь, Жгутов с силой ударит. Тогда будет борьба, драка, а в драке убить человека легче. Именно то, что Глафира стояла неподвижно, глядя прямо в глаза Жгутову, то, что никто из них не двигался, только оба они тяжело дышали, именно это связывало Жгутова.

— Ой, что ты, Паша! — сказала Глафира, совсем тихо, почти шепотом.

— Ничего, ничего, — повторял Жгутов, и гаечный ключ прыгал в его дрожавшей руке.

А Глафира медленно подняла руку и взяла Жгутова за кисть и все не отрываясь смотрела ему в глаза.

Уголком глаза увидел я кого-то, кто медленно шел к боту, слегка покачиваясь, иногда останавливаясь. Я не сразу понял, что., это Фома Тимофеевич. Он, наверное, прогнулся, удивился, что никого нет, вышел из пещеры, увидел, что происходит на боте, и пошел, пошатываясь, еле передвигая ноги, чтобы помочь, спасти, навести порядок. Жгутов и Глафира его не видели. Они по-прежнему не отрываясь смотрели друг другу в глаза.

— Степана убил, — негромко сказала Глафира, — меня убить хочешь?

Жгутов попытался вырвать свою руку из руки Глафиры, но Глафира крепко держала.

— Пусти, ну! — прошептал Жгутов. — Все равно мне другого выхода нет, понимаешь?

— И в глаза смотреть не боишься? — прошептала Глафира.

— Пусти! — прошептал Жгутов, все стараясь вырвать руку.

По-прежнему они были почти неподвижны, но я чувствовал, как напряглись две сцепившиеся руки. На руке Жгутова, обнаженной до локтя, вздулись мускулы. Он остервенел.

— Судно-то придет, — задыхаясь, негромко говорила Глафира, — на что надеешься?

— Ни на что не надеюсь! — яростно сказал Жгутов. — Выхода нет, знать ничего не знаю. — И все вырывал и вырывал свою руку, а Глафира, слабея, цеплялась за нее.

— Правда из моря выплывет, — сказала она.

Жгутов впал в какое-то оцепенение, когда встретил взгляд Глафиры. А теперь оцепенение проходило. И я понял, что теперь важна только сила. Может быть, мы вдвоем с Глафирой удержим эту проклятую жилистую жгутовскую руку. Я выскочил на палубу. И в это же время Жгутов громко крикнул:

— Пусти, ну! — вырвал руку и занес ключ над головой Глафиры.

И тут раздался громкий, отчетливый, резкий голос Фомы Тимофеевича.

— Смирно, Жгутов! — коротко скомандовал он.

Он стоял у самого бота, гордо выпрямившийся старик, с седой растрепанной бородой, с кровью, запекшейся на виске.

Жгутов круто повернулся. Теперь они с капитаном смотрели друг другу в глаза. Может быть, мы с Глафирой могли бы сейчас, когда он стоял к нам спиной, кинуться на Жгутова и схватить его за руки, но Глафира ослабела. Она села прямо на палубу и, видно, не очень даже соображала, что происходит.