Скиф (СИ)

Скиф чертыхнулся про себя и после утренних процедур отправился в бухточку. Здесь его тоже ожидал "сюрпрайз". В середине пляжа, на цветастом покрывале, в позе, исключающей любые другие толкования о цели визита, лежала пара. Девчонка была с потрясающей фигурой. Скиф так и замер в кустах над спуском. Потом понял, что купание сегодня отменяется. Как, впрочем, и завтра. Туристический сезон начал набирать обороты.

Вернувшись в "берлогу", Скиф позвонил в агентство и забронировал билет на ближайший рейс в Город. Да без проблем! Завтра утром.

Остаток безнадёжно испорченного дня, Скиф провёл в подготовке к отъезду. На рассвете, он с необъяснимой для себя тоской посмотрел на "берлогу", положил в багажник машины рюкзак, перекурил напоследок и скатился по грунтовке к шоссе.

Скиф не был в Городе около года. За это время здесь мало что изменилось. Всё те же хмурые и напряжённые лица жителей, яркие вывески магазинов и свежеокрашенные фасады отдельных домов. Над всем этим - переменная облачность с явными намёками на приближающийся дождь. Старые переполненные трамваи. Асфальт в густой сетке трещин. Многочисленные ресторанчики, кафе и их столики на тротуаре.

Отец жил в "хрущовке", на окраине. В той самой "трёшке", из которой Скиф, восемнадцатилетний мальчишка, ушёл в армию. Только теперь отец жил в ней один. Сестра, выйдя замуж, переехала к мужу, а мама умерла два года тому назад. Скиф узнал о её смерти только через неделю, вернувшись на базу после утомительного разминирования, сопровождавшегося несколькими перестрелками. А через два дня группа опять уехала на задание.

Они никогда не были близки и не были друзьями. Отец жил своей работой и на детей обращал мало внимания. Всё держалось на маме. Когда-то давно, Скиф крепко поссорился с отцом. Тот пытался учить его жизни. Так, как он её понимал. Профессия, работа, семья. А Скиф только вернулся из Югославии. На дворе - девяностые года. Рухнул и уплыл в прошлое устоявшийся образ жизни. Всё вокруг менялось. Конечно, в семье никто не знал, чем занимается Скиф и со стороны, его поездки и внезапные исчезновения смотрелись, как присущая молодости, легкомысленность.

Сейчас отец был уже на пенсии, которой ни на что не хватало, и жил дачей. Шесть соток в пятидесяти километрах от Города. Опушка хвойного леса, заросшего ежевикой и щитовой домик на фундаменте в двенадцать квадратных метров.

В честь приезда сына, отец накрыл стол. Консервации с дачи в изобилии, настойка из ежевики на вонючем спирте, картофельное пюре и две зажаренные куриные ноги, отлежавшие своё в морозилке. Вот так, по-холостяцки. Говорить было не о чём. Отец рассказывал о своих дачных делах, о бардаке в стране и о том, как раньше всё было здорово и какие были порядки.

Скиф слушал не возражая. От его денежной помощи отец всегда отказывался, по-прежнему считая, что справится самостоятельно. Но Скиф видел, что речь идёт просто о выживании, что квартира запущена и всё более и более принимает нежилой вид и что всё это закончится болезнями отца и необходимостью заботится о нём. Он смотрел на отца и думал о том, чему тот посвятил свою жизнь. Завод его давно закрыт и разграблен. Накопления сгорели в пожаре перемен. Дети ушли и семьи, как таковой, нет. Что впереди? Болезни и одинокая старость.

В конце разговора договорились, что Скиф поедет на пару дней с отцом на дачу, поможет отремонтировать крышу, обновить проводку и вообще. Кулеш из тушёнки сварим.

Вечерами отец садился напротив телевизора. На Скифа обрушивался информационный поток горячечного бреда и различных шоу-поделок. Поэтому, вечерами он уходил в Город. Бродил по старым улицам, сидел на террасах кафе с бокалом пива, смотрел на людей и думал, что делать дальше.

На второй день пребывания в Городе он пошёл в гости к сестре. Он помнил её смешной девчонкой. С копной, выбивавшихся из-под зимней шапки, вьющихся волос, когда он рано утром вёз её на санках в детский садик. Подростком-тростиночкой, провожавшей его в армию. Красавицей невестой.

А сейчас перед ним стояла замотавшаяся в делах, уставшая взрослая женщина. Её муж, уже который год пропадал на заработках в соседней стране. В году они виделись месяц-два. Его заработков хватало только на то, чтобы двое детишек не чувствовали себя обделёнными. На всё остальное сестре приходилось зарабатывать самой. И эта жизненная усталость закрывала собой всё остальное, чем так может быть богата жизнь.

Сестра, робко заглядывая Скифу в глаза, расспрашивала, как же он живёт один. Есть ли у него женщина, собирается ли заводить семью. Скиф отшучивался. Потому что сам не знал ответов на этот вопрос. А женщины у него сейчас не было. Да и кто бы согласился ждать его по полгода?

Скиф заранее готовился к встрече с сестрой и помимо подарков для племянников, оставил сестре конверт с деньгами. Она, конечно, отказывалась вначале. Но в конверте была сумма, равная её годовому заработку.

После двух дней, проведённых с отцом на даче, Скиф понял, что больше ему в Городе делать нечего. Можно было, конечно, вернуться в "берлогу", но такого желания, пока, не возникало. Куда податься, Скиф не знал.

Всё изменилось, когда однажды утром он обнаружил в почте сообщение от Чаки. Тот приглашал к себе в гости. Видимо, тоже выбрался в отпуск. И Скиф поехал. Четыре часа в автобусе.

Чаки жил в Старом Городе, в старом районе, в старом трёхэтажном доме, уже отметившим своё столетие. Высокие тяжёлые двери в подъезд, широкие лестницы и высокие окна на лестничных площадках. Квартиры, в одной из которых обитал Чаки, в своё время назывались "кавалерки" и это название не оставляло никаких сомнений в их предназначении. Их снимали для тайных свиданий со своими избранницами разного рода любители романтических приключений. Поскольку внебрачные связи в те времена строго порицались общественным мнением. Ну и церковь, конечно, не поощряла подобное времяпровождение.

Пока Чаки "колдовал" на кухне, Скиф осматривал его "берлогу". Навороченный проигрыватель для пластинок. Стеллаж этих самых пластинок. Кантри, лёгкий джаз. Громадный телевизор на стене. Навороченная акустическая система. Древний книжный шкаф с книгами. Приключения, путешествия и немного классики. Классика, наверно, от родителей осталась. Видно, что пыль в шкафу недавно вытиралась, но сами книги уже давно никто не трогал.

Устроившись на одном из высоких барных стульев, Скиф наблюдал, как в Чаки бурлила и кипела жизненная энергия. Как он ловко и быстро нарезал овощи для салата, как переворачивал стейки на сковороде, как готовил специальный соус к мясу. Одновременно Чаки рассказывал о разных событиях.

О том, что Грегу поручили формировать новую группу и в составе этой группы они съездили пару раз на разминирование. Ну и патрулирование, конечно. О том, как приходил прощаться Брен. Его девушка, видимо, здорово промыла ему мозги, потому что, Брен собирался завязывать с деятельностью бойца ЧВК и переходить к обычной мирной жизни.

Господи! Сколько их было таких, обещавших уйти в эту мирную жизнь и уже через несколько месяцев паливших с крыши "хаммера" по окрестным зарослям. Оттуда, пытаясь опять вернуть их в мирную жизнь, конечно, палили в ответ. Представить себе, чтобы Брен целыми днями сидел в папенькином магазине, а по вечерам читал детишкам сказки на ночь, было просто невозможно. Хотя? Кто знает, что наговорила ему длинноногая "брунгильда"? Какие аргументы привела и чем обворожила.