Игра. Реванш (СИ)

Лика, спустив босые ноги с кровати, сдерживая глухой стон, встала на одну ногу, пытаясь избавиться от судорог. Когда боль стихла, она в ярости зашвырнула тапки под кровать и прошла на кухню, где, не зажигая свет, выдула целый графин клюквенного морса.

— Лёшенька… я с тобой, с тобой… — тихо сказала она, подходя к окну и отодвигая занавеску. Лунный свет, тихий и печальный, высветил осунувшееся лицо Рязанцевой. Дрожащей рукой она набрала номер отца, но бездушный робот известил её о том, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети. Она горько вздохнула, роняя робкую слезинку на атласную ткань рубашки. Завтра Смолина «пустят по этапу» в Соль-Илецк, Круглова следом за ним повезут в Соликамск, и пути-дороги двух преступников разойдутся, для того, чтобы никогда уже не пересекаться. Рязанцева не понимала, каким образом им с отцом удастся организовать побег сначала Алексею из «Чёрного дельфина», а затем Круглову из «Белого Лебедя», как и то, почему она без памяти влюбилова и в который раз Анжелика наступала на одни и те же грабли,

— Мамочка, почему так, почему! — она уселась на подоконник, натянула ночную рубашку на голые колени, проклиная и вместе с тем восхваляя тот день, когда впервые увидела чёрные как смоль магнетические глаза Алексея…

* * *

Бомжевал Артамонов Евгений Антонович на своей памяти последние десять лет. Вечно мёрзнущий, голодный, но всё такой же весёлый, как и в бытность крупье одного из столичных подпольных казино, он шёл и насвистывал под нос какую-то арию из водевиля. Артамонов любил гулять в парке после того, как над городом сгущались сумерки — идёшь себе, думу думаешь, в урны заглядываешь.

Кстати, в московских урнах чего только Артамонов не находил — и сотовый телефон и кошелек, правда пустой, и недоеденный завтрак из «Макдональдса».

Споткнувшись обо что-то большое и внушительное, Евгений Антонович, близоруко щурясь, склонился над лежащим бревном и стал с любопытством шарить руками впотьмах. Что-то мягкое, шершавое, приятно защекотало его пальцы. Перевернув бревно, Артамонов отшатнулся, плюхнувшись на пятую точку. С бледного как полотно лица смотрели остекленевшие серые глаза.

«Вот те раз, второй покойник за месяц!» — Артамонов отполз подальше, истово перекрестившись. Перспектива снова давать показания полицейским ему не улыбалась. В тот раз его промурыжили часа три, заставляя по сотому разу рассказывать, как он нашёл тело той смазливой блондинки, но любопытство взяло верх над осторожностью. Опасливо оглядываясь, Артамонов профессионально, не хуже любого карманника, исследовал содержимое карманов трупа, стараясь не смотреть на залитую кровью рубашку убитого. В кармане он нашёл шикарное мужское портмоне, набитое кредитными картами, пятьсот евро, десять тысяч рублей, водительское удостоверение на имя «Рязанцева Ираклия Вениаминовича» и ключи с брелоком от машины. Засунув кошелек к себе в карман, Артамонов, вскочив на ноги, ещё раз перекрестился и, трусливо оглядываясь, растворился в ночи.

* * *

Смолину не спалось. Узник сидел на нарах, сцепив руки, закованные в браслеты, в замок и в глубокой задумчивости смотрел прямо перед собой. «… День простоять и ночь продержаться…» — он усмехнулся, вспоминая слова Младшего. Руки сводило судорогой от застоя крови, но Смолин привычно гасил боль, отрешённо думая о чём-то своём. Накануне перед этапом чекисты так перебдели, что даже не удосужились отомкнуть наручники, лишая заключённого возможности самостоятельно сходить в туалет. Алексей подозревал, что в этом заслуга самого Белова. Теперь, когда ему припирало сходить по нужде, он вынужден был, как последняя замшелая отморозь ждать прихода «смотрящего», который под дулом автомата, в компании с другим вертухаем, отщёлкивал «браслетки» и разрешали справить нужду.

«Шахматист, недолго тебе осталось! Отыграюсь, слово даю. Ты пожалеешь, что родился на этот свет, обещаю тебе! Твоя жена — это прелюдия.»

Мысли постоянно лезли в голову, мешая отдохнуть и привести в порядок изрядно истрепавшиеся нервы. Завтра его пустят по этапу и привет, Соль-Илецк! Алексей скрипнул зубами, с такой силой сжав кулаки, что побелели костяшки пальцев. Его вымораживала одна лишь мысль, что ему придётся, пусть на время, опуститься на самое дно. Всё, что Смолин знал про закрытую тюрьму «Чёрный дельфин» это было то, что ни одному из «зэков» так и не удалось «соскочить» оттуда не смотря на все старания.

«СУКА!» — выругался Смолин, звякнув наручниками.

Алексей ненавидел не только тюрьмы, зоны и прочие следственные изоляторы, опутанные обманчивым ореолом тайн, воспетых в блатном шансоне, но и всю ненавистную ему систему. Жить по расписанию было для него подобно смерти: расчерченное на квадраты звёздное небо, солнечный зайчик на стволе винтовки часового, караульный на вышке, остервенелый лай собак, лязганье тюремного замка.

Алексей содрогнулся, представляя, какой ад придётся пережить ему в колонии, пока Зимовский не найдёт способа вытащить его оттуда. Он знал, что жизнь после того, как заключенный попадал на зону, разграничивалась на «до и после». До — мираж, обман, а после — яма, длинною в бесконечность. Время не просто замедляло свой бег, оно замирадл, как в сказке Льюиса Кэррола, когда на часах всегда файв о клок… Каждый, кто оказывается за колючей проволокой «Чёрного дельфина» — автоматически становится невозвращенцем… Он либо сходит с ума, либо его убивают сокамерники, или же загибается, выхаркивая с кровью свои лёгкие.

Смолин слышал, что в камере «Дельфина» находятся по два-четыре человека. При выходе из камеры под конвоем, за заключённым следует кинолог с собакой. Подъём в 6 утра… Изнуряющий тяжёлый труд, а при переходе из одного корпуса в другой корпус заключённым надевают повязку на глаза. Минимальное количество конвоиров, сопровождающих заключённого — три человека и кинолог с собакой. Каждые 15 минут по камерам проходят дежурные. Какой к чертям собачий план Зимовского?

Что может быть губительнее для него, чем жизнь в камере размером 4,5 квадратных метра, в компании сокамерников, чьи физиономии изборождёны злобой и отчаяньем, а души вывернуты наизнанку. Стать таким же, как и все, с серым землистым лицом, давящимся туберкулёзным кашлем до кровавой мокроты?

«Выход там же, где и вход!» — повторил Алексей, словно заклинание, слова Коли Смолы, утешая самого себя.

«Там же, где и вход…»

* * *

Шавка всегда тявкает беспричинно, но если ей показать внушительную кость — становится более покладистой. Зима знал, как следует обращаться с информаторами — напугать и приласкать одновременно — вот хозяйская рука, дающая кусок мяса, и в то же время рука, которая может наказать. Кнут и пряник. Держи шавок в страхе, чтобы не вякали лишнего, и подкармливай, когда хочешь, чтобы они неплохо поработали на тебя.

В голове давно созрел план: во что бы то ни стало устранить всех тех, кто в криминальном мире имел зуб на Смолина, и перевести стрелки на других, чтобы самого не спалили. Если не устранить их сейчас, то они и на зоне до Лёхи доберутся — там у них власти еще больше, чем на воле. Зима уже знал, что скоро Смолина пустят по этапу, эту информацию со счетов сбрасывать нельзя — чем ближе этап, тем меньше времени на устранение врагов.