Алый Пимпернель. Дьявол верхом

– По-моему, единственное желание мадам Гремон – сделать так, чтобы нам было как можно удобнее.

– Интересно, почему нас послали к ней?

– Так устроил мой отец.

– Ты думаешь, она была его… другом?

Марго пожала плечами.

– Возможно. У него много друзей.

Я обычно просыпалась по утрам от солнечного света и опускала шторы на окнах, с удовольствием глядя в сад, на зеленые лужайки, плетеные стулья под сикамором, пруд, в котором плавали птицы. Все дышало миром и покоем.

Первые недели мы часто бродили по городу, делая покупки. Нас знали, как мадам ле Брен, молодую вдову, потерявшую мужа, который никогда не увидит будущего ребенка, и ее английскую кузину. Я знала, что жители городка сплетничают о нас; иногда они с трудом дожидались, пока мы выйдем из лавки. Конечно, наш приезд был событием для такого местечка, как Пти-Монли, и я временами сомневалась, что граф поступил разумно, прислав нас сюда. В большом городе мы могли бы затеряться, а здесь находились в центре внимания.

Иногда мы делали покупки и для мадам Гремон. Я наслаждалась, приобретая горячие булки прямо из печи в стене, и булочник, доставая их длинными щипцами, клал перед нами, чтобы мы выбрали слабо или сильно пропеченные. Хлеб у него был просто великолепный!

После этого мы ходили по рынку, который работал каждую среду. В эти дни из окрестных деревень съезжались крестьяне, везя продукты на ослах и раскладывая их на рыночной площади. Нам настолько там нравилось, что мы специально предлагали мадам Гремон купить для нее что-нибудь и на рынке. Иногда с нами ходила Жанна или Эмили, потому что мадам Гремон говорила, что крестьяне будут взвинчивать цены, увидев печальную вдову и ее английскую кузину.

К концу июля нам стало казаться, что мы находимся в Пти-Монли уже несколько месяцев. Иногда меня пугало то, что моя жизнь так резко изменилась. Еще год назад мама была жива, а я и помыслить не могла о чем-нибудь, кроме карьеры школьной учительницы, которую она наметила для меня.

Дни были похожи друг на друга, и благодаря этой приятной, хотя и монотонной жизни, время текло незаметно.

Беременность Марго стала очевидной для посторонних глаз. Мы делали для нее свободные платья, и она смеялась, глядя в зеркало.

– Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду так выглядеть!

– Кто бы мог подумать, что ты это себе позволишь, – не удержалась я.

– Конечно, моя строгая и благонравная английская кузина не преминула это отметить! О, Минель, как я тебя люблю! Мне даже нравится, когда ты пытаешься поставить меня на место, хотя это не оказывает на меня никакого воздействия.

– Марго, – промолвила я, – иногда мне кажется, что тебе следует быть более серьезной.

Ее лицо внезапно омрачилось.

– Знаешь, Минель, теперь, когда ребенок стал шевелиться, я понимаю, что он существует на самом деле. Теперь это уже личность. Что же будет, когда он родится?

– Твой отец ведь сказал, что его отдадут приемным родителям.

– И я никогда не увижу его снова?

– Ты знаешь, что все задумано именно так.

– Раньше это казалось легким решением, но теперь… Минель, я начинаю хотеть этого ребенка, любить ею…

– Ты должна быть мужественной, Марго.

– Знаю.

Больше она ничего не сказала, но я понимала, что се мучает. Моя легкомысленная малышка Марго осознала, что собирается стать матерью. Меня это беспокоило, и я иногда предпочитала, чтобы она оставалась такой же легкомысленной и непоследовательной, чем сделалась несчастной, горюя о ребенке.

Однажды в городке произошел довольно неприятный инцидент, нарушивший безмятежное течение дней. Марго редко сопровождала меня теперь, так как она стала слишком неповоротливой и предпочитала бродить по саду. Купив ленты для украшения одежды ребенка, я вышла из лавки, и в это время мимо проехала элегантная карета, запряженная двумя великолепными лошадьми. На запятках стоял молодой человек в ливрее цвета павлиньих перьев и с золотыми галунами.

Группа мальчишек на углу улицы усмехалась, глядя на лакея, а один из них швырнул в него камнем. Он не обратил на это внимания, и карета покатилась дальше.

Мальчишки продолжали возбужденно говорить. Несколько раз я услышала презрительно произнесенное слово "аристократы" и вспомнила, что мне сказал Джоэл Деррингем.

Вышедшие из лавок люди кричали друг другу:

– Видел карету?

– Ага! И аристократишек внутри тоже видел. Ну и задирают же они носы!

– Так будет не всегда.

– Черт бы их побрал! Почему они должны жить в роскоши, когда мы голодаем?

Я не видела никаких признаков голода в Пти-Монли, но знала, что крестьяне, обрабатывающие небольшой клочок земли, и впрямь живут трудно.

Инцидент на этом не кончился. К несчастью, пассажиры кареты пожелали купить сыр, который они заметили в одной из лавок, и послали за ним лакея. Вид его блестящей ливреи окончательно вывел из себя мальчишек. Они с гиканьем помчались за ним, пытаясь оторвать галуны.

Лакей поспешил в сырную лавку, а ребятишки остались снаружи. Мсье Журден, бакалейщик, очень рассердился бы, если бы они отпугнули покупателей, от которых можно было ожидать солидной платы. Я находилась близко и видела все происходящее.

Как только лакей вышел из лавки, шестеро мальчишек бросились к нему, цепляясь за ливрею и вырывая сыр у него из рук. В отчаянии он расшвырял их, и один мальчик свалился на каменную мостовую. На его щеке показалась кровь.

Послышались бешеные вопли, и лакей, видя численное превосходство противников, вырвался из melee [130] с орущими детьми и побежал.

Пройдя вперед по улице, я увидела, что карета стоит на площади. Лакей крикнул что-то кучеру и вскочил на запятки. Карета тронулась, однако из домов выбежали люди, выкрикивая проклятия в адрес аристократов. Вслед экипажу полетели камни, и я была рада, когда он скрылся из виду.

Бакалейщик, оставивший лавку, чтобы взглянуть на происходящее, заметил меня.

– С вами все в порядке, мадемуазель? – спросил он.

– Да, благодарю вас.

– Вы выглядите расстроенной.

– Все это было довольно мерзко.

– Да, но такое случается часто. Разумные люди не ездят в своих карстах по сельской местности.

– Как же они тогда передвигаются?

– Бедняки ходят пешком, мадемуазель.

– Но если у кого-нибудь есть карета…

– Печально, что у одних имеются карсты, а другим приходится передвигаться пешком.

– Но так было всегда.

– Да, но не всегда будет. Народ устал от неравенства. Богатые слишком богаты, а бедные слишком бедны. Богачи не обращают внимания на бедняков, мадемуазель, но скоро им придется это сделать.

– А карста – кому она принадлежала?

– Наверное, какому-нибудь знатному господину. Пускай пользуется ею… покуда может.

Я задумчиво побрела к дому. Войдя в прохладный холл, я встретила мадам Гремон.

– Мадам ле Брен отдыхает? – спросила она.

– Да. Она начала испытывать нужду в отдыхе. Я была рада, что сегодня она не пошла со мной. Случилось кое-что весьма неприятное.

– Пойдемте ко мне в salon [131] и расскажете обо всем, – предложила мадам.

В комнате царил полумрак – опущенные шторы не пропускали солнечный свет. Темные плотные занавесы, красивый севрский фарфор [132] в застекленном шкафчике придавали помещению несколько старомодный облик. На стене висели позолоченные часы причудливой формы. У мадам Гремон явно имелось несколько прекрасных вещей. Очевидно, подарки от возлюбленного, подумала я, быть может, от самого графа.

Я описала ей происшедший инцидент.

– Теперь такое случается часто, – сказала она. – Карста действует на людей, как красная тряпка на быка. Хорошая карета символизирует богатство. Своей я не пользуюсь уже шесть месяцев. Глупо, но я боюсь, что людям это не понравится. – Мадам Гремон поежилась. – Раньше я и не подумала бы, что такое возможно. Времена меняются и притом быстро.