Тихий городок

— Мысль достойна внимания, но… У нас всего полчаса времени.

— К месту вашей ночевки минут двенадцать — пятнадцать ходьбы. Значит, я смело могу располагать пятью — семью минутами. Больше и не нужно.

— Идите, Яков Филимонович. Ждем вас через десять минут…

Открыв дверь и увидев войскового старшину, бывший генерал удивился.

— Яков Филимонович? Забыли что-нибудь или решили скоротать у меня ночь?

— Ни то и ни другое, ваше превосходительство. Просто весь вечер слушал чужие разговоры, а теперь решил сам поговорить с вами. Естественно, если вы тоже расположены к беседе.

— О чем говорите, Яков Филимонович?! Проходите в гостиную. Лизонька, водки и чаю! — крикнул бывший генерал в сторону приоткрытой двери в кухоньку, где у плиты хлопотала его жена.

— Николай Николаевич, ничего этого не нужно. Я крайне ограничен во времени. Разрешите сразу приступить к делу, из-за которого осмелился вас побеспокоить?

— Конечно, голубчик. Конечно…

— Ваше превосходительство, мы могли бы разговаривать как соотечественники, как бывшие товарищи по оружию, на худой конец, как знакомые. Но я хочу говорить с вами как честный человек с честным человеком. Поэтому прошу верить в мою искренность по отношению к вам и быть таким же ко мне.

Бывший генерал нахмурился.

— Итак, перехожу к делу. Я пришел с двумя целями. Первая: убедить, что разделяю вашу точку зрения в отношении Советской России, спекулируя на этом, попытаться войти к вам в доверие и выведать как можно больше сведений, относящихся к вашему пребыванию в ЧК. Как понимаете, эту информацию я обязан затем передать полковнику Сухову.

Николай Николаевич сложил на груди руки, с вызовом посмотрел на гостя.

— Понимаю, войсковой старшина, понимаю. Считайте, что вы уже втерлись ко мне в доверие… Итак, что вас с полковником Суховым интересует? Постараюсь сполна удовлетворить ваше любопытство.

— Господина полковника интересует многое, но все это нисколько не интересует меня. Поэтому лучше будем считать, что мне не удалось втереться к вам в доверие, — усмехнулся Яков Филимонович. — Давайте перейдем ко второй цели моего визита, которая интересует уже меня, а не господина Сухова. Ваше превосходительство, почему чекисты не применили к вам никаких репрессий? К вам, дворянину и генералу, командиру белогвардейского корпуса и личному другу таких врагов большевизма, как генералы Корнилов и Деникин? Наконец, одному из лидеров русской политической эмиграции в Польше?

— В вашем присутствии я уже отвечал на подобный вопрос, заданный мне полковником Суховым. Ничего к своим прежним словам добавить не могу.

— То есть большевики не сочли нужным мстить вам за прошлые заблуждения? Благородный жест с их стороны.

— Именно так, войсковой старшина. И никакая ирония по этому поводу неуместна.

— Я всецело доверяюсь вашему впечатлению и готов считать сегодняшних большевиков умными людьми. Ответьте, как, по-вашему, они могут отнестись к человеку, который начинал службу в Красной Армии, а затем перешел к белым. К человеку, который, очутившись в эмиграции, подавлял Болгарскую революцию двадцать третьего года и почти два года находился с вермахтом в России. Но который в конце концов понял всю гнусность совершенных им деяний и готов кровью искупить свою вину перед Россией… новой Россией. Могут ли они поверить такому человеку?

— На подобные вопросы трудно ответить однозначно. Лично я думаю, что только на слово они ему не поверят. Поймите, войсковой старшина, большевики — не добренькие дяди-всепрощенцы, а реалисты. Человеку, о котором вы говорили, прежде чем рассчитывать на снисхождение к себе, нужно будет доказать, что он на самом деле порвал с прошлым. А это доказывается не словами, а поступками.

— Мне тоже кажется, что дело обстоит именно так. Рад, что ваше превосходительство укрепили меня в этом мнении. А сейчас, Николай Николаевич, позвольте откланяться…

Сухов и Игорь, укрывшись в тени забора, ждали войскового старшину недалеко от калитки.

— Чем порадуете, Яков Филимонович? — сразу спросил бывший полковник.

— Думаю, что ничем. То ли я никуда не годный актер, то ли господину генералу действительно нечего добавить к уже сказанному, но моя миссия не увенчалась успехом. Тем не менее интерес чекистов к его превосходительству меня, мягко говоря, настораживает.

— Не их интерес к нему, а его неискренность с нами, своими друзьями, — поправил войскового старшину Сухов. — Но об этом, господа, поговорим в другой раз, когда будем располагать временем. А теперь прощаемся. Счастливого пути, Яков Филимонович.

Проводив взглядом войскового старшину, исчезнувшего в боковом переулке, Сухов и Игорь направились к центру городка.

— Николай Иванович, вы уверены, что господин Гурко сказал сейчас всю правду? — спросил Игорь.

— Да. Потому что ему нет смысла что-либо от нас скрывать.

— Вас не удивляет его желание встретиться с генералом Дубовым без свидетелей?

— Нисколько. В делах разведки он новичок, а такие люди зачастую или переоценивают свои возможности, или хотят попробовать в новом ремесле все собственными руками. Преувеличенное мнение о личных способностях и забота о своей шкуре — вот что погнало Гурко к генералу.

— Что это вообще за человек? Вы называете его новичком в нашем деле и, в то же время, назначили своим заместителем.

— Хотя оберштурмбанфюрер Штольце настоятельно рекомендовал на это место вас, — в тон Игорю продолжил Сухов. — Знаете, почему я остановил свой выбор на нем? Да потому что для войскового старшины русской армии Гурко спасение России от большевизма — главное дело всей жизни, а для вас, капитана абвера русского происхождения, — всего лишь временное явление. Поэтому, капитан, отдавая дань вашему профессионализму, я отношусь к вам как к случайному попутчику, но не как к убежденному борцу с большевизмом.

— Спасибо за откровенность, господин полковник, — холодно сказал Игорь. — Вы правы, я действительно привык считать себя вначале европейцем, а потом уже русским. Ну, а у Гурко руки действительно в крови. Вначале — верный сподвижник красного главкома Северного Кавказа бывшего казачьего офицера Сорокина, после его трагической смерти от рук большевиков — командир личной конвойной сотни Шкуро, командир полка в сводном корпусе Барбовича. В двадцать третьем — один из командиров группы казачьих войск генерала Покровского, подавлявших Болгарскую революцию. В сорок втором — эмиссар генералов Шкуро и Улагая на Кубани, с весны сорок четвертого связан по линии абвера с вами.

— Поэтому ему нет дороги к красным, даже если он вздумает «прозреть», как их превосходительство генерал Дубов. Так что, капитан, оставьте свою неприязнь к нему и постарайтесь сработаться.

— Как вы намерены поступить с генералом Дубовым? — спросил Игорь.

— Я профессиональный контрразведчик, и мое мнение по этому поводу может быть только одно. Вчера генерал был нашим другом, сегодня он нейтрален, а завтра может стать врагом. Зачем ждать этого? Тем более, что он знает очень многое… даже из того, что ему и не следовало бы. К примеру, о Марье Карловне Ковалевой. Однако, к сожалению, вопрос о его судьбе придется решать не мне одному.

— Вы имеете в виду его влияние среди местных русских?

— Да. И то, что среди моих начальников много его бывших друзей и товарищей по белой армии. Которые, к моему огорчению, помнят их превосходительство таким, каким он был четверть века назад, и не догадываются о его духовном перерождении. Но я знаю, как открыть им глаза.

Капитан Грызлов напряг остаток сил, подтянулся на руках и упал грудью на край скального выступа. Какое-то время неподвижно лежал, уткнувшись лицом в холодный каменный монолит, затем вскарабкался на выступ и втиснулся спиной в узкую расщелину. Поднял воротник пальто, втянул голову в плечи, сжался в комок. Поднес руки ко рту, стал дышать на пальцы. Главное, отогреть их, чтобы снова обрели цепкость и мертвую хватку, без которых немыслимо его дальнейшее продвижение к вершине этой почти отвесной скалы.