Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Сначала разговор был очень официальный, но не в плохом смысле. Формальность отвратительна, когда это пустая оболочка, но там, где за ней стоит настоящее чувство, оно может стать еще значительнее, если облачить его в формальную оболочку; так же, как движение можно сделать более значительным, если превратить его в танец, или звук, если превратить его в музыку. Нужно помнить, что мы в Гангтоке, где Пема Чоки – «принцесса» и что лишь несколько дней назад она обручилась с сыном тибетского сановника. В сопровождении своей небольшой свиты и отрицая многие предрассудки, она пришла нанести визит иностранцу, включив его в категорию проезжающих ученых, которых ей было можно навестить ради самообразования.

Она принесла мне в подарок несколько книг. Я принял их, по обычаю подняв ко лбу.

– В этой книге собрание стихов Миларепы и описание его жизни, – сказала она, тщательно расправляя складки своего пангдена.

Я поблагодарил ее. Потом она продолжила, теперь уже с полной естественностью, с которой говорила о волшебстве и ядах несколько месяцев назад в Чангу:

– В книгах, которые я вам отдаю, весь Тибет. Мы так отличаемся от того, что воображают о нас люди, вы знаете. Часто, когда я читаю книги, написанные о нас иностранцами, я думаю, что они совсем нас не понимают. Страна святых и аскетов, которым нет дела до мира, да уж! Ах, вы обязаны прочитать о жизни Миларепы, если хотите нас понять. Жадность, заклинания, месть, преступления, любовь, зависть, пытки… Кроме того, зачем нужно было бы проповедовать нам закон, если бы мы и так всегда были добрыми и благочестивыми?

– Но именно поэтому Тибет так и увлекает, – ответил я. – Были бы тибетцы такими интересными, если бы они остались только фигурами на гобелене или в литературной миниатюре? Что очаровывает в Тибете, это его восхитительная, убийственная, несокрушимая человечность. Может, когда-нибудь я напишу книгу и назову ее «Тайный Тибет». Тайной, которую она откроет, будут не странные, а обычные вещи – реальные люди, из плоти и крови, любовь, желание, раскаяние, гордость и трусость. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, но вы должны не забывать, что религия и боги имеют огромное значение в нашей стране.

– Боги никогда не обедняют народ, но всегда обогащают его. Невидимое придает видимому смысл и глубину. Человек живет по-настоящему, только когда живет в космической драме.

– Тогда, чтобы подвести итог, если нас так мало и мы создали так много красивых вещей, можно ли сказать, что тибетцы – самый великий маленький народ на свете?

Пема подняла голову и гордо засмеялась; она была в восторге от своей идеи. Потом она снова посерьезнела. Она развязала книгу, сняла ее лакированную и позолоченную «обложку», развернула ткань, которая защищала ее, и наконец раскрыла страницы. Ее нервные ухоженные руки с религиозным почтением коснулись грубой, старинной бумаги, напечатанной методом гравюры в каком-то далеком тибетском монастыре. Я попросил ее прочесть мне какое-нибудь стихотворение. Она стала листать книгу. Я видел, что она ищет. Я слышал, как она бормочет под нос какие-то фразы, но потом она снова стала переворачивать страницы. Она никак не могла решить и хмурила брови. Наконец она нашла что хотела и стала читать с текучей и плавной интонацией. Она выводила интонацию так выразительно и с такой змеиной непрерывностью, что тибетский язык у нее был очень похож на китайский. Потом мы вместе перевели стих, начинавшийся со слов:

Я старик, я как сундук со стихами…

То и дело Энче Каси помогал нам перевести какое-нибудь слово, предварительно шепотом посоветовавшись с Цетеном. Миларепа образно описывал свои ощущения отшельника в ночи, в холодной пустыне, и картины постепенно ожили передо мной.

– Чудесно, не правда ли? – воскликнула Пема. Потом она продолжила: – У вас есть такие поэты, как Мила? В школе нас заставляли читать Теннисона, но я его терпеть не могла. Такая скука! Полно сложных слов, никакого безумия… Я всегда слышала, что европейцы и американцы отлично управляются с машинами и лекарствами, но не очень хорошо со всем остальным. Скажите-ка мне по секрету, это правда?

Она улыбнулась, наклонила голову набок и полузакрыта глаза. Она отлично знала, что повторяет несправедливую банальность, в которую сама не верит, так же как она отлично знала, что часто ведет себя фривольно, тщеславно или зло, и это так и было; она была восхитительна, будучи такой и зная это.

Желая ответить ей, я подумал о Вийоне, Рембо, Блейке, Лорке, но в конце концов прочел ей одно из немногих стихотворений, которые знал наизусть:

Votre âme est un paysage choise…

^[17]

– Наверное, виновата моя гувернантка, – продолжила Пема. – Годами она внушала мне мысль, что все люди на Западе целомудренные, хорошо воспитанные, неэгоистичные, набожные, исключительно преданные долгу, которым предназначено вывести нас, бедных, безбожных и некультурных варваров, к свету. Вы знаете, это стало для меня настоящим шоком, когда я первый раз посмотрела кино в Даржилинге! Я за один час узнала, что вы, можно сказать, хуже нас, тибетцев! Скажите, а в Италии интересно? Больше всего мне хотелось бы увидеть Египет, не знаю почему. И потом Грецию. Я обожаю греческие храмы. Я ни одного не видела, но они должны быть очень красивые. Это правда, что они белые, как сахар? Тогда мне хотелось бы увидеть и Италию. Когда брат услышал о вашей экспедиции, он сказал: «Ах, это итальянцы, ты услышишь, как они поют! У нас будет много музыки!» И вместо этого… вы знаете, вы нас по-настоящему разочаровали!

Тихий свист заставил меня выглянуть наружу. Это был Сёнам, помощник, который делал мне знаки. Я подал ему ответный знак, которым, как мы условились заранее, я покажу, что пора нести чай, сладости и угощение. Мы все подготовили очень тщательно, но я дрожал от опасения, что Сёнам что-нибудь забудет, или опрокинет чайник, или не сообразит, как подать лепешки. Однако он принес поднос в самой выдержанной манере и все сделал быстро, умело и молча. Он был босиком, но умудрился найти пару белых хлопковых перчаток – неслыханное дело! Молодчина, Сёнам!

Пока мы пили чай, Пема Чоки просмотрела несколько вещей, которые я привез из Тибета.

– Это красивое кау. Где вы его нашли? – спросила она. – Вы знаете, что это очень необычные кау, их благословил лама, который умер много лет назад, и они защищают от ножевых ран и даже от пистолетных выстрелов?

– У нас тоже, – не мог я не перебить ее, – есть некоторые изображения некоторых святых, которые считаются непробиваемой защитой от опасностей; от вулканической лавы, например.

– Правда? Потом вы обязательно должны мне рассказать о вулканах. Какие это, должно быть, ужасные горы! Но они, наверное, очень красивые! Может, чем вещь ужаснее, тем она красивее, или я ошибаюсь? Позвольте мне рассказать вам историю про чудотворное кау. Несколько лет назад жил один разбойник, которого никто не мог поймать. Он убивал, грабил и мародерствовал на дороге из Лхасы в Китай и творил все, что ему вздумается. В конце концов его секрет раскрыли. У него было очень сильное защитное кау – пули просто отскакивали от него, как от железного. Он стал таким самоуверенным, что однажды даже приехал в Лхасу, слез с лошади и пошел на рынок прямо в толпу. Его узнали, но никто не смел до него дотронуться. В конце концов кто-то попытался схватить его, но он защищался и стал стрелять. Другие тоже стали стрелять, но не могли причинить ему никакого вреда; пули только соскальзывали с него, как с ледяного. В конце концов один лама прочитал магическое заклятье. Бандит вдруг раскаялся и увидел безумие своих поступков. Он снял кау, поцеловал его и тут же упал, пронзенный уж не знаю сколькими пулями!

– А что сделалось с кау?

– За него случилась страшная драка. Многие были ранены или раздавлены в потасовке… Вот вам Тибет! Мы вам все еще нравимся? Ах, мы такой странный народ!