Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи
Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи читать книгу онлайн
Известный ученый и путешественник Фоско Марайни глубоко изучил тибетскую культуру и религию. Его книга – плод длительного и необычайно увлекательного путешествия в Тибет, на корабле, поездом, а затем караванным путем в Лхасу – написана языком настоящего мастера слова. Побывав в тибетских монастырях, Марайни описал их обитателей, уклад, традиции, мистические ритуалы и подчас забавные особенности быта. Любуясь чортенами, символическими изображениями всей ламаистской космогонии, автор объяснил их смысл и значение для тибетской религии. Он также представил подробности жизни всех слоев тибетского общества от крестьян до светской и религиозной знати. Особое внимание Марайни уделил понятию ламаизма, и прежде всего личности того, кто инициировал великое движение, – Гуатаме Будде Пробужденному.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Носильщики положили свою ношу, мы сняли мокрую одежду и уселись на овечьих шкурах, разложенных вокруг огня, горевшего в квадратной ямке посреди шатра. Снаружи шел дождь, а внутри в людной палатке было очень уютно. Казалось, там царит приятное, гостеприимное, больше чем просто физическое тепло. Наш хозяин Дондрук Дордже, правда, понимал гостеприимство по-своему. У него были умные глаза и наглое лицо. Он был один из тех людей, которые находят забавным дразнить незнакомцев шутками и неудобными вопросами, которых те не понимают, так чтобы все смеялись от смущения. И так мы развлекались, хотя и за мой счет. Тибетцы, в конце концов, довольно дикий горный народ, способный на большое великодушие и большую ярость с пятиминутным интервалом, всегда готовые на шутку, открытые и искренние, но склонные к розыгрышам; иногда быстрые на кулачную расправу, редко жестокие; эмоциональные, гостеприимные, суеверные, не дураки выпить, любители женщин, путешествий и великолепия.
К счастью, меня защитила Кандрон, сестра Ситхара и наша хозяйка. Это была не женщина, а кобылица, красивая какой-то варварской красотой. Каждый раз, когда ее муж заставлял всех смеяться над каким-то особо возмутительным замечанием, она извинялась, или морщилась, или наклоняла голову на бок, как бы говоря: «Не обращайте внимания», и предлагала мне молока. Это было прекрасное молоко дри (дри – это самка яка), сливочное, пахнущее горными цветами, как будто дистиллированная суть солнца, снега и лепестков.
Ситхар и остальные передавали по кругу вонючие сигареты и разговаривали. Дондрук Дордже начал сбивать масло, это долгий и утомительный процесс. Сначала Кандрон вылила примерно тридцать литров молока из нескольких глиняных кувшинов в большой бурдюк из коровьей шкуры, и ее муж начал долгую и тяжелую работу. Дондрук Дордже, сидя на земле, пихал бурдюк, катал его, таскал туда-сюда. Он делал так примерно полтора часа. Потом открыл бурдюк и вынул большой ком масла. Тем временем Кандрон варила снятое молоко с йогуртом, чтобы получился сыр. Это тоже был долгий и утомительный процесс. Она постоянно ворочала большие сковородки, носила мешки, двигала горшки, наполняла ведра, час за часом.
Погода стала получше, и пришло время дойки. Дондрук Дордже и Кандрон вышли из палатки. Муж направился к горе, чтобы собрать яков. Я смотрел на его крошечную фигуру вдалеке и слышал, как он кричит в великой тишине. Над ним поднимались огромные башни камня и снежные вершины, розовые на закате, четко очерченные на фоне неба. Тишина и цветы; жаворонки и цветы; колокольчики и цветы. Когда яки подошли ближе, Кандрон стала направлять их к шатрам, кидая камни из пращи. Она брала камень, клала его между веревками, наклонялась назад и, сильно уперевшись в землю ногами, разворачивала туловище от пояса и посылала свой снаряд, который со свистом летел по воздуху и падал ровно там, где она хотела, рядом с яком, с той стороны, где его нужно было напугать, чтобы заставить идти домой.
Когда стемнело и дойка кончилась, мы поужинали. Ужин был длинной и великолепной последовательностью молочных блюд: йогурт, сыворотка, реки молока, свежий сыр, сухой сыр, молоко настолько прекрасное, что оно почти пьянило, как вино. Когда мы сидели вокруг огня в середине шатра, на нас нашло какое-то блаженное оцепенение, и мы могли бы поклясться, что райское блаженство тихо спустилось на землю. Дондрук Дордже и остальные продолжали разговор. Я выхватывал из него только обрывки. Жизнь долины проходила перед моими глазами: почему сын Ише не хочет работать, почем Тензин продал своих телят так рано, почему цена масла не повысилась, хотя должна была. Какое замечательное чувство, когда ты начинаешь узнавать людей в далеком месте и чувствовать себя почти как дома.
В шатре Дондрука Дордже набилось слишком много народу, и там было невозможно спать. Кроме того, кто знает, сколько они еще проговорят? Тогда другой кочевник, у которого недалеко был шатер, который он делил с молодым человеком, своим работником, предложил мне гостеприимство. Я согласился и пошел с ним. Снаружи было холодно и мокро. Тьма казалась монолитной. В новой палатке мы разожгли большой огонь и выпили чаю, и Ритар, мой новый хозяин, рассказал мне о своих яках. У тибетцев такая же тесная связь с их яками, как у арабов с их верблюдами. Яки и дри – альфа и омега кочевой жизни в Центральной Азии. Из их шерсти ткут грубую ткань, из которой делают шатры, а молоко и сыр дают не только ежедневное пропитание, но и достаток.
«Я раз в неделю посылаю парня в Ятунг примерно с двадцатью килограммами масла, – сказал мне Ритар. – В этом году цена низкая».
Когда як умирает, его мясо съедают. То, что остается, либо сохнет на солнце, либо солится. Из рогов делают утварь, из копыт варят клей. На яках также перевозят грузы. То и дело я слышал звяканье колокольчика; это были яки и дри, которые ходили туда-сюда; они были привязаны за длинную веревку, протянутую по земле. Каждый раз, когда звякал колокольчик, Ритар поднимал голову и слушал. Он мог сказать по звуку, нормально двигаются животные или что-то не в порядке.
Костер потух, паузы стали дольше. Великое безмолвие внешнего мира проникло в шатер и спустилось на меня с чувством невыразимого покоя и умиротворения. Только ветер время от времени что-то бормотал.
Перевал Тангкар: Энтони Троллоп в Гималаях
Сегодня утром мы встали рано.
Как меняется мир, как только первые лучи рассвета ударят в глаза! Ночь кажется воспоминанием из далекой и другой страны; это словно переход не от тьмы к свету, а от одного мира к другому с другими законами и другой душой. Тот не знает ночь, кто на самом деле не переспал с нею. То есть тот, кто не спал на воздухе, где ночь правит неоспоримо. В дом даже с открытыми окнами ночь входит робко, она очеловечена и, скорее, становится однообразной материей тьмы. Чтобы на самом деле узнать ночь, надо переночевать в палатке или лагере. Тогда ты на самом деле слышишь ее дыхание и знаешь ее секреты, ее перемену настроения, ее шутки и любовь.
Когда я вышел утром из палатки, я ступил в новый мир; мир такой свежий и чистый, как будто он был создан полчаса назад. Резкость очертаний была почти болезненна. Вверху солнце уже пролило великолепие на лед – цвет между розовым и голубым, – но каменные стены еще были погружены во тьму. Мне хотелось пропеть песнь победы во славу всего, что есть великого и благородного, чистого и достойного жертвы в человеческой жизни. Вместо этого я торжественно выпил молока, предложенного мне Ритаром, снял пальцем сливки с края чашки и съел их.
Мне хотелось пойти посмотреть на горы, как желтые языки солнца ползут вниз и разжигают каналы льда, но Ритар не дал. Он взял меня под руку и настоял, чтобы я пошел вместе с ним осматривать яков одного за другим. Вот этот сильный, самый сильный среди всех; вон та дает столько молока, что можно затопить всю долину; этот маленький, но вырастет великаном; тот родился в год посвящения Великого Защитника (далай-ламы). Любовь кочевника к его животным, его гордость за них, забота, которой он их окружал, были трогательны.
Еще раз позавтракав молоком и сыром, мы вернулись в шатер Дондрука Дордже, где были носильщики, и скоро отправились в путь. Прощай, Ритар! Прощайте, Кандрон и Дондрук Дордже! Прощайте, счастливые кочевники, спутники дня в далекой твердыне Гималаев. Как прекрасна и безмятежна ваша жизнь, далекая от злых сует мира! Вы всегда останетесь живы в уме и сердце путника, который провел с вами так мало времени; Ритар, который показал мне своих лучших яков с такой гордостью, Сёнам, который зажег огонь утром, Кандрон, которая кидала камни, чтобы вести яков, и ты, Дондрук Дордже, который в последний раз прошелся на мой счет, когда мы уходили. Все засмеялись. Что он сказал? Что-то неприличное…
С равнины, где жили кочевники, мы медленно взобрались по нескончаемой долине с древними моренами. Мы начали чувствовать высоту и должны были то и дело отдыхать. Небо было сочного синего цвета. Казалось, оно лежит на вершинах гор, как прочная, металлическая крыша. Потом откуда ни возьмись появились облака. Сначала это были молодые, легкие облачка, потом они потяжелели, потемнели, наполнились угрозой. Я добрался до вершины перевала раньше носильщиков, как раз вовремя, чтобы увидеть противоположную сторону. Вскоре сомкнулся туман и пошел дождь. Носильщики пришли на два часа позже – они остановились, чтобы выпить чая, как делают по десять раз на дню.