Блатной (Автобиографический роман)

Хранение золотых запасов строжайше запрещено законом; на сей счет существуют отчетливые и жесткие правила. Копыто знал их отлично. Он знал, что может в результате получить срок гораздо более серьезный, чем тот, что причитается за обычную кражу, и немедленно признался во всем.

Он раздобыл эту статуэтку во время ночной работы, на квартире у секретаря руставского горкома партии. Работа прошла удачно, были унесены многие вещи. Статуэтку эту Копыто, по его словам, взял уже уходя, на память. Взял из соображений сугубо эстетических. Просто ему понравилась курочка! Никакого особого значения он ей не придал тогда и, кстати сказать, до последней минуты не предполагал, какую ценность она представляет!

Чистосердечное это признание было, однако, встречено с некоторым недоверием. Оказалось, что секретарь горкома о совершившейся краже в милицию не заявлял… И потом упорно отрицал ее на следствии.

Следствие тянулось долго и привело к неожиданным результатам. Выяснилось, что в Тбилиси и в Рустави давно уже существует черный рынок — подпольный валютный рынок, к которому причастна вся почти местная власть и партийная верхушка. Ценности, обращающиеся там (иностранная валюта, каменья и золото), были поистине огромны.

Похищенная курочка — на общем фоне — выглядела мелочью, баловством. Мелочь эта тем не менее оказалась роковой для многих. И, в частности, для самого Копыто. Он пошел по серьезной статье; им занялся ОБХСС — отдел борьбы с хищением социалистической собственности. Доказать свою непричастность к валютному рынку он так и не смог и в результате получил срок «на всю катушку» — двадцать пять лет лагерей со строгой изоляцией.

Теперь он и Сопля мечтали о побеге — хотели уйти «во льды». И усиленно готовились к этому.

На них так же, в принципе, как и на Лешего, подействовала та ситуация, которая сложилась в лагерях в послевоенную пору. Разразившаяся в невиданных масштабах «сучья война» — резня и кровь, и постоянные тревоги — все это нагоняло тоску и рождало острое чувство безысходности… Чувство это испытывал любой лагерник, но, разумеется, каждый по-своему.

И когда ко мне пришли с разговором Сопля и Копыто, я принял их идею с интересом. До сих пор я как-то не думал о побеге. Теперь вдруг увидел в этом единственный и верный шанс избавиться от всех моих проблем.

Но прежде всего нужно было исполнить их просьбу. А заключалась она вот в чем. Замыслив побег (я уже объяснял, сколь сложное это дело на Колыме), блатные решили предварительно позаботиться о пропитании. И с этой целью подыскали себе партнера — здоровенного парня-украинца, сидевшего за растрату. Хохол этот (имя у него было классическое — Тарас) предназначался специально «на мясо»… Дело это, в общем, обычное. На севере так поступают нередко: прихватывают с собою заранее намеченную жертву и кормятся ею в пути.

Тарас ни о чем таком не догадывался. Был он прост и наивен: сидел впервые и стремился в побег, скучая по дому, по родной своей солнечной Украине. Ребята уговорили его легко и быстро. Но затем он вдруг заупрямился, загрустил, как-то странно притих. И объявил, что раздумал, что бежать пока не намерен.

Причину отказа объяснять он ребятам не захотел и на все их попытки узнать, что же, собственно, произошло, — отвечал стереотипной унылой фразой:

— Нэ трэба. Хочу почекать трохи.

Так ничего и не добившись от него, друзья решили теперь послать на разведку меня.

— Ты ведь у нас грамотный, — сказал мне Копыто, — слова всякие знаешь. Ты, я уверен, сумеешь его колонуть. Разговорись с ним по душам, похрюкай.

— Главное — что? — вмешался Сопля. — Главное, выяснить: в чем причина? Может, он что-то почуял, узнал?

— Ну, это вряд ли, — лениво отмахнулся Копыто, — просто сомневается, гад, боится. Духа не хватает… Это бывает.

— Так сколь же он будет резину тянуть? — возмущенно спросил тогда Сопля. — Сколь он будет чекать?

— А вот это пусть Чума и выяснит, — сказал Копыто и просительно заглянул мне в глаза. — Сделаешь, друг, а? Сам понимаешь — без мяса нам как же? Нельзя, никак нельзя…

— А может, все-таки обойдемся? — пробормотал я. — Мне, например, таких харчей не надо. Я к ним все равно не притронусь.

— Ну, это дело твое, — решительно возразил Копыто. — Вольному воля… Можешь не притрагиваться. Можешь и вовсе не идти в побег. Но все же просьбу уважь. На тебя вся надежда!

— Н-ну что ж, — согласился я, помедлив, — ладно, попробую.

И я попробовал: разыскал отступника, познакомился с ним. И вот какой произошел у нас разговор.

— О чем молчишь, Тарас? — спросил я, усаживаясь рядом с ним на нарах.

— О доме молчу, — скучным голосом отозвался Тарас.

Плечистый и грузный, он лежал, заложив за голову мощные свои, перевитые тугими жилами руки. Лицо его было задумчиво.

— О доме, — повторил он и вздохнул прерывисто.

— А кто у тебя там?

— Та мамо. Одна, — он еще вздохнул. — Как она там — без меня, без кормильца?

— Что ж, трудно ей? — спросил я вкрадчиво.

— Та знамо — не сладко. Ведь одна. Как перст! Да еще — болезная… Который год пенсию ждет — и все без толку.

— Н-да, — проговорил я тогда, — плохо дело. Если б у меня так было, я бы не раздумывал. Рванул отсюда — и все дела.

— Я и сам поначалу так мыслил… Но потом усомнился… Вот рассуди-ка, — он привстал, опираясь на локоть, приблизил ко мне скуластое сумрачное лицо. — Ты хлопец понимающий, с душой. Такие песни складываешь!

— А ты разве знаешь мои песни? — спросил я быстро.

— Знаю, — скупая, смутная улыбка скользнула по лицу Тараса. — Гарные песни, душевные… Вот скажи: мой побег ей не повредит? Как думаешь?

Слова его озадачили меня. Возникла странная ситуация. Оказывается, парень этот знал меня, доверял мне, ценил. Он любил мои песни! И вовсе не ждал от меня беды…

Представляете теперь мое состояние? С одной стороны, я должен был посодействовать блатным: этого требовала воровская этика, верность данному слову. А с другой — как я мог это сделать? Как мог я обманывать этого парня, губить его, обрекать на съедение? Нет, на это у меня не было сил.

И, закурив, захлебнувшись дымом, я сказал погодя:

— Если уж ты хочешь знать мое личное мнение, то, пожалуй, бежать нет смысла. К чему? Ты ведь этим ничем никому не поможешь… А навредишь — это уж точно. Это, брат, наверняка!

Итак, с задачей, порученной мне, я не справился — пожалел симпатягу, подвел друзей и невольно, таким образом отсрочил назревающий побег.

Заглядывая вперед, скажу: побег этот тем не менее состоялся! Я узнал об этом спустя небольшое время, когда находился уже в Тауйске, в сельскохозяйственном лагере. Как это ни поразительно, во льды вместе с блатными ушел и Тарас; все-таки они сманили его, увлекли с собой. Каким образом они сумели это сделать — не представляю! Вероятно, сыскался новый какой-нибудь говорун, ловец бесхитростных душ…

Дело они затеяли дерзкое: бежать с пересылки до сих пор никому почти не удавалось. За время существования Карпунки было три таких случая. И всякий раз побег осуществлялся не из общей пересылочной зоны, а с рабочих объектов, из тех мест, куда выводили заключенных на работу.

На Карпунке насчитывалось несколько трудовых бригад — три или четыре, не более того. Помещались они в отдельном, обособленном от прочих секторе; попасть туда было нелегко. Но ребята ухитрились все же войти в контакт со старшим нарядчиком и перекочевать к работягам.

Они затесались в бригаду ремонтников, работавших на трассе — и дождались-таки своего часа…

Из- под конвоя уйти им удалось сравнительно легко: помогла внезапно разыгравшаяся метель. Затем они направились в сторону от трассы — в сопки. И там след беглецов затерялся. Дальнейшая их судьба загадочна и туманна. Впоследствии пронесся слух, что в тайге, неподалеку от Охотска, обнаружен был труп Тараса. Парень был кем-то застрелен. Он погиб, но все же не так, как рассчитывали оба его сообщника, Сопля и Копыто. А те, кстати, сгинули бесследно и напрочь. Что там в глуши произошло? Может быть, в дороге, в диком этом безлюдье, роли переменились, и те, кто мечтал о «мясе», сами, в конце концов, угодили к хохлу на обед?