Блатной (Автобиографический роман)

Как правило, каждый из коблов имел несколько таких любовниц — занимался ими по очереди и крепко держал в руках свой гарем. Но были и случаи, так сказать, моногамной любви; порою в женских бараках возникали диковинные альянсы, справлялись странные свадьбы…

…В бараке, куда я однажды забрел, разыгрывалась как раз такая свадьба. Все было, как положено: кто-то пел, кто-то дробно выбивал цыганочку. И посреди всеобщего веселья — у накрытого стола — всхлипывала молоденькая лесбияночка.

Сидящий рядом с нею «жених», коротко стриженный, одетый в расписную косоворотку, посмотрел на меня угрюмо и с беспокойством. (Я, право, не знаю, какой род применителен здесь — мужской или женский? Первый как-то не подходит… да и второй тоже. Но все же это скорее Он, чем Она.) Он явно воспринял меня как врага, как потенциального соперника! И все время, пока я находился здесь, я чувствовал на себе неотрывный, вязкий его взгляд.

Потом я отвлекся, забрел в другой конец барака и заговорил с какой-то девушкой. Мы сидели в углу, на нижних нарах. Кто-то окликнул меня негромко. Я оглянулся: передо мной стояла невеста — та самая лесбияночка, что плакала давеча, уронив на стол тяжелые медные пряди волос.

— Зачем ты пришел? — проговорила она. — Уходи отсюда… Скорее… Я боюсь!

— Чего ты боишься? — спросил я.

— Не знаю… Он на все способен, — она оглянулась поспешно. — На все, на все… Еще убьет тебя.

— Что-о? — произнес я насмешливо. — Не болтай чепуху. И успокойся, сядь. Ничего он со мной не сделает.

— Ну, не тебя убьет, — прошептала она, — так меня… Это точно. Уходи, уходи. Ах, прошу тебя!

И я ушел — растерянный, недоумевающий, подавленный всем тем, что я здесь узнал и увидел.

Были у меня и другого рода приключения. Как-то раз, весною, меня похитили воровки.

Здесь я снова хочу напомнить о матриархате. Ситуация, если вдуматься, была весьма схожей. Я оказался всецело во власти женщин и сразу же утратил все свое былое значение, стал играть несвойственную мне пассивную роль. В сущности, я уже не распоряжался собой! Право выбора принадлежало не мне, а другим; я просто плыл по течению, переходил из рук в руки, менял покровительниц.

Любовью Музы я согревался недолго. Меня отбила у нее начальница ППЧ, та самая дама, которая — помните? — увела в ночь Семена… Он жаловался на нее не зря: в конце концов, она все же осуществила свою угрозу и шуганула его, отправила вон из зоны. На пересылку он, слава Богу, не попал, остался здесь же, в Тауйске, но на отдельной мужской подкомандировке — там, где ютились все прочие доходяги. Собственно говоря и мы с Семеном должны были после бани угодить туда же и остались лишь благодаря Юлии Матвеевне, так величали эту самую начальницу. Решающее значение имел памятный случай в раздевалке; чем-то мы, вероятно, прельстили здешних баб… Юля с ходу выбрала Семена. Но потом, разочаровавшись в нем, решила переиграть все заново. Разговор ее с Музой был короткий; та не посмела активно возражать. Погоревала, повыла — и отступилась. Спорить с начальницей планово-производственной части было делом опасным. Должность эта в лагерных условиях самая важная. Она связана с учетом и распределением кадров, от нее зависят любые назначения, и в этом смысле Муза (так же, как и все мы) находилась в Юлиных цепких руках.

Что вам сказать о ней? По специальности она была плановиком, когда-то работала в министерстве тяжелой промышленности и сидела теперь за какие-то махинации с отчетными ведомостями. Срок у нее был не малый — десять лет, но зато статья бытовая, удобная, из разряда так называемых «должностных». К таким, как она, охранники относились снисходительно, с некоторым даже сочувствием: ведь если вдуматься, каждому из них — в любой момент — могла грозить такая же точно статья, каждого ожидала подобная участь…

Женщина эта была хищная, ненасытная, с характером столь же колючим, как и проволока, окружавшая лагерь. Я убедился в этом очень скоро. Но что поделаешь — терпел.

Я терпел, но чувствовал себя неважно. Пресловутое «мясо в супе», которое так нежданно даровала мне судьба, оказалось на поверку слишком уж приторным, обильным, перенасыщенным. Я ведь пользовался им не задаром. Его приходилось отрабатывать — и как еще отрабатывать! И я уже не радовался этому мясу, как раньше, мне помаленьку становилось тошно.

И вот в дополнение ко всему меня однажды вечером умыкнули. Случилось это после отбоя. Я брел по зоне в апрельской ростепельной мгле. Внезапно передо мною замаячили смутные женские фигуры; окружили меня, приблизились. И я услышал:

— Эй, парень, стой!

— Ну, что еще? — спросил я.

— Идем-ка с нами.

— Куда?

— Там увидишь.

— А зачем?

— Идем, идем!

— Бросьте, бабочки, — устало проговорил я. — Ну вас всех к черту. Надоело. Я спать хочу.

— Ты не шебурши, — угрожающе шепнули сзади, — делай, что говорят!

И тотчас я ощутил на шее ледяное щекотное прикосновение ножа.

«Ого! — подумал я. — Это что-то новое!» Я оказался в довольно глупом положении. Сражаться с женщинами я не хотел (да и вряд ли смог бы: я ведь был безоружен, а они все — с ножами!), а учинять скандал и звать на помощь я тоже, конечно, не мог: слишком уж это выглядело бы смешно. Пришлось смириться и пойти.

Так, под конвоем, я был доставлен в барак, где обитали воровки. Это я понял сразу, едва переступил порог.

Здесь было жарко натоплено, чисто и как-то даже нарядно. На многих нарах пестрели занавесочки, от дверей к столу был протянут узорчатый половичок.

Стол стоял посреди помещения — в самом центре. На нем поблескивали водочные бутылки, дымился котелок с чифиром, виднелась какая-то снедь. Тут же лежала рассыпанная колода карт.

А возле стола помещалась огромная, низкая, заваленная подушками кровать. И на этой кровати, развалясь и посасывая папироску, сидела женщина в коротком халатике.

Лицо у нее было сухое и угловатое. Лоб закрывала черная растрепанная челка, на левой щеке — от края рта до уха — багровел косой рубец.

— Привет, — сказала она мне. — Садись! — указала место рядом с собой и протянула руку, испещренную лиловыми узорами татуировки. — Будем знакомы. Алена. Кличка Чинарик, — и, прижмурив глаз и улыбаясь, проговорила медленно:

— Чуешь, куда ты попал?

— Догадываюсь, — ответил я, пожимая узкую и влажную ее ладонь. — Судя по всему вы здесь все — из одной масти. Цветные. Воровахуйки.

— Точно, — кивнула она.

И кто-то со стороны добавил:

— Передком воруем, жопой притыриваем.

— Не откуда вы взялись? — подивился я. — Который месяц живу тут — о вас и не слыхивал.

— А нас тут раньше и не было, — сказала Алена. — Мы всего неделя, как прибыли. Из Ягодного — знаешь, может?

— Слышал, — отозвался я.

— Ну, вот. Оттуда. Приехали, а здесь только и разговоров, что о тебе… Шутка ли — живой мужик в зоне ходит!

Она вдруг хихикнула, обнажая черные, прореженные цингою зубы.

— Мы уж третий год мужского запаха не слышали. Ну, ясное дело — решили попользоваться.

— И… как же вы решили? — спросил я, мрачнея.

— Да очень просто. Кому добрая карта выпадет — тому и фарт держать.

— Вы что же — разыграли меня?

— Ну, ясно.

— И кому ж эта карта выпала?

— Мне, — сказала она, поигрывая бровью, — Мне, лапочка. Мне!

Алёна привстала и потянулась к столу. Халатик ее (он был много выше колен) приоткрылся, полы его разошлись… Белья под ним не оказалось.

— Давай-ка выпьем, — проговорила она. Взяла со стола бутылку, плеснула из нее в стаканы и затем, подавая один из них мне, сказала:

— Тащи! Бросай в кишку!

Мы разом подняли стаканы. Я медленно выцедил водку, утерся. Сейчас же мне услужливо подали закусочку — кусок копченой рыбы.

Прожевывая ее, я огляделся.

В бараке царила напряженная, пристальная тишина — такая же, как в театре перед началом спектакля. Да, в сущности, так оно и было! Рассевшись на нарах, женщины (их здесь было что-то около двадцати) жадно смотрели на нас с Аленой, перешептывались меж собою и явно чего-то ждали.