Блатной (Автобиографический роман)

За всякое увлечение приходится расплачиваться — это старая истина. И, пожалуй, самая тяжкая, самая мучительная расплата выпадает на долю лагерных наркоманов… Мы знали это. Знали также и то, что заполучить врача в карцер было для Ленина делом почти безнадежным. Работники санчасти допускались к штрафникам лишь в особых, чрезвычайных случаях.

Но даже если бы кто-нибудь и явился в карцер к Ленину, это тоже вряд ли бы ему помогло.

Все наши хитрости и уловки были, в принципе, известны администрации. Она зорко следила за выполнением правил. И если в обычных условиях — в общей зоне — правила эти еще как-то можно было обойти, то в карцере любая такая попытка была обречена на провал. Не каждый лагерный «лепила» (почти все они были заключенные), далеко не каждый стал бы помогать Ленину и рисковать своим благополучием.

Среди местных медиков имелся один лишь человек — бывший студент мединститута Сема Реутский, на которого можно было рассчитывать. Сема был фрайер, конечно. Но фрайер, что называется, «битый», «прокаженный». Он считался политическим (сидел по пятьдесят восьмой статье — за болтовню), но душа у него была наша. Уроженец Одессы, он вырос среди портовых босяков, когда-то дружил со шпаною и навсегда сохранил в себе авантюрный душок.

На него-то как раз и надеялся Ленин и уповали блатные.

Однако все получилось иначе.

На третий день, после того как Ленин угодил в карцер, Сему неожиданно угнали на этап (его перебрасывали на Сасуман в приисковую лечебницу). Он покинул пересылку утром. А чуть позднее — перед обедом — штрафников посетил кум.

Кум пробыл в карцере довольно долго; осматривал камеры, толковал с арестантами. Был он и у Ленина (об этом стало известно от того же Кирея) и о чем-то беседовал с ним…

Содержание их беседы осталось неизвестным; оперуполномоченный заходил к Ленину один, без провожатых. Впрочем так он и всегда поступал, и факт этот сам по себе не значил еще ровным счетом ничего.

Заинтересовало и озадачило блатных другое обстоятельство.

После того как кум посетил карцер, Ленин сразу же успокоился и затих. Самочувствие его странным образом улучшилось, припадки кончились. И это, естественно, наводило на мысль, что он наконец-то сумел получить свои капли.

Сумел получить. Но из чьих же рук? Неужели из рук проклятого опера?

Такое предположение казалось невероятным и диким. Но иного ответа на вопрос этот не было, не находилось…

А еще через пару дней в бараке нашем внезапно был сделан повальный обыск. Надзиратели перерыли все помещение и в результате добрались до тайника (он находился в углу барака, под полом), где хранилось все наше оружие: самодельные ножи и пиковины.

Кстати, об оружии. Для изготовления ножей в лагерных условиях употребляются обычно пилы — преимущественно ручные. Из полотна одной пилы «ножовки», например, получается три превосходных финяка! Пиковинами называются металлические, полуметровой длины штыри или толстые прутья, остро заточенные с одного конца. Материал для этого имеется в изобилии на любой стройке; из таких прутьев состоит бетонная арматура! Вблизи Карпунки — в пору описываемых здесь событий — возводились бетонированные здания каких-то складов. Оттуда и попали к нам пиковины.

Оружие это, вообще говоря, страшное. В драке пиковиной пользуются по-разному. Чаще всего — в соответствии с названием, как своеобразной пикой. Она отлично приспособлена для этого. Она протыкает человека с легкостью, как булавка бабочку. Можно также бить стальным этим прутом наотмашь; от такого удара череп раскалывается, словно грецкий орех.

Привыкший к ножу, я поначалу отнесся к новому оружию с сомнением. Девка же оценил пиковины сразу. И когда их изъяли у нас, сокрушался и негодовал, пожалуй, сильнее всех прочих.

И именно он один из первых высказал вслух мысль о том, что виновен во всем этом не кто иной, как Ленин!

— Акромя некому, чего тут гадать, — заявил он, сидя как-то ночью на нарах и шумно отдуваясь и жмурясь, прихлебывая из кружки дымящийся черный чифир. — Заложил нас, продал за флакон своего марафета. Это дважды два. Но ведь каков подлец! Бдительность травил, повсюду врагов искал, все допытывался, кто чем дышит…

— Такие завсегда первыми сучатся, — поддержал его старый карманник Рыжий. — Я, братцы, знаю: повидал на веку… Сколько хошь примеров есть.

Я сидел здесь же, возле Рыжего, но в разговоры не ввязывался. Курил, помалкивал, медленно цедил чифирок. Чифир — напиток удивительный, ни с чем не схожий. Он распространен на всем азиатском севере. Приготавливают его из обычного «черного» чая, но по-особому, по-азиатски. Принцип здесь таков: как можно больше чая и как можно меньше воды. Как правило, на литр кипятку идет сто граммов заварки. Чифир отличается от обычного чая еще и тем, что его не настаивают на кипятке, а варят так же, как картошку. Густое это, терпкое варево обладает возбуждающими свойствами. От него гулко вздрагивает сердце и кровь становится горяча. Веселым звоном идет чифир по жилам, и проясняет мысли, и будит воспоминания.

Любопытная эта особенность чая была, между прочим, хорошо известна древним. Задолго до того, как арабы открыли способ дистилляции алкоголя, крепкий чай (вот именно такой чай «чифир») употреблялся в качестве веселящего напитка. Секрет этот знали древние греки, семиты, сирийские племена, а также народы Малой Азии и Дальнего Востока…С течением времени секрет чифира в большинстве стран утратился, забылся; веселящий этот напиток сменился новыми… сохранился он только в Евразии- и на северных окраинах материка. Здесь им и поныне пользуются охотники, оленеводы, золотоискатели и погонщики собачьих упряжек. Пользуются не зря, не случайно! В условиях севера чифир, по сути дела, незаменим. Он греет лучше всякого спирта. Спасаться спиртом от холода опасно, алкоголь коварен. Это знает любой северянин. Выпивка бодрит лишь вначале, а затем расслабляет, затуманивает и валит с ног.

Нет, чифир в этом смысле куда надежнее и вернее! Он поддерживает в пути и на привале. Он помогает коротать в тайге томительные долгие ночи. Веселит усталых людей — будоражит их и побуждает к долгим беседам. Потому-то он так и популярен на востоке страны. И не только среди туземцев, но и среди пестрого населения арктических лагерей.

Особенно много чифиристов среди блатных. Напиток этот является для них как бы своеобразным наркотиком. Его пьют с наслаждением, смакуя каждый глоток. Пьют обычно не с сахаром, а с солью. Еще лучше годится здесь копченая рыбка. Если добавить к этому хорошую крепкую папиросу, то получается неплохой букет!

Этот букет, конечно же, способен оценить не каждый; тут нужен знаток, нужен истинный любитель.

Такими вот знатоками были почти все мои приятели, в том числе и Девка, и Рыжий. Да и сам я тоже понимал в этом деле — любил посидеть, подумать над кружкой горячего чифирку.

И теперь, расположившись на нарах, я неспешно цедил сквозь зубы густую пахучую влагу. Смаковал ее. Закусывал копченой рыбкой. Дымил папиросами — хорошими и крепкими, добытыми вместе с закуской у поваров на итээровской кухне.

И молчал. Упорно молчал, несмотря на то, что мог бы при желании рассказать ребятам немало интересного…

Мог бы открыть им всю правду и объяснить, каким образом удалось Ленину обрести свой опиум.

Он получил его честно; он никого не обманул и не предал! Злополучный этот флакон с лекарствами передал ему Сема Реутский. Перед отъездом Сема все-таки успел заскочить в карцер. И я был свидетелем этому. В то самое утро я успел побывать в больничном бараке…

Я оказался там совершенно случайно; проходил мимо и вспомнил вдруг о Лешем. И тотчас решил его навестить. Леший помещался в отдельной палате, в самом конце коридора. И первое, что ощутил я, проникнув туда, был запах. Тошнотворный запах дерьма. Сокрушительный и едкий аммиачный смрад.

Крепко зажимая нос ладонью, переступил я порог и увидел Лешего. Он сидел в углу на краешке низкого дощатого топчана. Темное, изрытое глубокими морщинами, лицо его было опущено, кисти рук безвольно свисали промеж расставленных колен.