Остров Разочарования

Около суток жизнь Пентикоста висела на волоске, пока не взяла верх точка зрения тех, кто после продажи и корабля и негров хотел вернуться на родину и вести образ жизни, достойный богатого и уважаемого английского джентльмена.

Ранним утром двенадцатого марта тысяча шестьсот двадцать седьмого года Пентикоста разбудили, умыли, в последний раз побрили, накормили вкусным и питательным завтраком, который он, однако, проглотил без особого аппетита, и высадили на берег.

Занимавшаяся заря едва успела позолотить вершины гор. Весь остров еще был окутан сероватой предрассветной мглой. Было не холодно, но сыро. Поэтому связанного по рукам и ногам Пентикоста, из уважения к его возрасту и высокому общественному положению, не швырнули на гравий, а довольно бережно усадили на одну из девяти бочек, которые заспанные и злые с перепоя матросы выкатили из шлюпки на берег. В четырех бочках было продовольствие, в четырех порох, в одной ром. Вслед за этим вынесли на берег и положили около молчавшего Пентикоста два мушкета, два пистолета, несколько ножей, топор, пилу, два ящика гвоздей, кой-какую домашнюю утварь и вернулись на корабль за его библиотекой, которая уже была заблаговременно упакована. Благополучно выгрузив книги, матросы совершили еще один рейс на «Пилигрим» и возвратились с тридцатью четырьмя неграми и негритянками, состояние которых было настолько тяжелым, что не было никакой надежды довезти их живыми до порта назначения. Их вывели связанными одной веревкой, которая в данном случае, казалось, не столько удерживала их от побега или сопротивления, сколько от того, чтобы они не попадали от слабости в воду.

— Мы оставляем этих негров с вами в вашем полном распоряжении, сэр, — сказал помощник капитана Пентикосту. — Мы оставляем их для того, чтобы вам не пришлось скучать без общества и чтобы вы могли пользоваться услугами этих невольников так, как вы заслуживаете этого, сэр, принимая во внимание ваши высокие и разнообразные достоинства. Мы надеемся, сэр, что вы благосклонно оцените наше лояльное отношение к вашей глубокоуважаемой особе.

— Мерзавец! — процедил сквозь зубы Джошуа Пентикост.

Как деловой человек, он понимал, что никакие уговоры, упрашивания, обещания или угрозы не спасут его. Бунтовщики не хуже его знали, что стоило ему вернуться домой, и все его клятвенные обещания потеряли бы всякую цену, а они — головы. Поэтому Пентикост не тратил излишней энергии на разговоры. Что же касается слова «мерзавец», то оно вырвалось у него только потому, что он, как большинство лицемеров, не переваривал, когда лицемерие обращалось на него самого.

Но помощник капитана обиделся. Видно было, что, даже вопреки настроению большинства команды, он старался оставить о себе у Пентикоста по возможности выгодное воспоминание.

Он огорченно откашлялся и сказал:

— Очень возможно, сэр, что вам следовало бы еще раз подумать, прежде чем так категорически осудить вашего покорнейшего слугу. Конечно, я преступил бы границы истины, если бы попытался утверждать, что комбинация с кораблем и вами, сэр, разрешена к нашему обоюдному удовольствию. Но согласитесь, сэр, так почти не бывает в наши трудные дни. С другой стороны, вы не можете не согласиться, что ответственность, которую я несу перед моими коллегами, не позволяет мне достаточно глубоко принимать к сердцу большинство ваших законных или, во всяком случае, вполне понятных претензий. Увы, сэр, обстоятельства сплошь и рядом вынуждают нас поступать далеко не так, как нам бы хотелось. Но мы были бы счастливы, сэр, если бы вы оказали должное чудесной природе этого острова и согласились с нами, что если жизнь в раю наших прародителей Адама и Евы и была, возможно, в отдельных частностях более привлекательна, чем та, которая вам здесь предстоит, то, во всяком случае, не настолько, чтобы из-за этого могли возникнуть сколько-нибудь серьезные споры между такими деловыми людьми, как мы с вами. Мы молим бога, сэр, чтобы вам здесь жилось так хорошо, как мы вам, сэр, ото всей души желаем! Прощайте, сэр!

Искренне растроганный своей прекрасной речью, помощник капитана, мечтавший о парламентской карьере, вернулся на корабль и велел поднять якорь. Не прошло и часа, как мачты «Пилигрима» навсегда скрылись за горизонтом. А достопочтенный Джошуа Пентикост остался один с тремя десятками полумертвых негров на необитаемом острове, затерявшемся в пустынных просторах южной Атлантики, вдали от обычных торговых путей. Он понимал — и не ошибся в этом, — что ему никогда не выбраться с этого клочка земли, который он про себя уже успел назвать островом Разочарования, ибо все его надежды, все мечты его жизни превратились в прах и тлен, лишь только он узнал, что его высадят на берег в этих местах, забытых богом и людьми.

Пентикосту тогда еще не было полных пятидесяти двух лет. Он был по-прежнему здоров, жилист и полон сил. Он знал много способов, как зарабатывать большие деньги, но здесь, на острове Разочарования, деньги зарабатывать было негде и не к чему. Остаток своей жизни эсквайру Джошуа Пентикосту, врачу, магистру наук, мореходу, конквистадору, судье, миссионеру, банкиру, подделывателю векселей, судовладельцу, рабовладельцу и работорговцу, предстояло провести в обстановке, в которой деньги значили не больше, чем прибрежный песок.

I

Вечером третьего июня тысяча девятьсот сорок четвертого года британский конвой, шедший из Персидского залива в составе девятнадцати транспортов и пятнадцати эскортных кораблей, подвергся в Атлантическом океане нападению нескольких немецких подводных лодок. Атака была отбита ценою потери одного транспорта, носившего название «Айрон буль». Две торпеды очень точно врезались в его машинное отделение, он переломился пополам, как сухая щепка, и обе половинки ушли ко дну раньше, чем экипаж успел предпринять что-нибудь для своего спасения.

Что касается остальных кораблей, то им было не до спасения тех немногих «счастливцев», которых чудовищной силой сдвоенной взрывной волны забросило с палубы погибшего транспорта достаточно далеко от засосавшей его гигантской воронки. В это время поверхность океана, покрытого невысокими трехбалльными волнами, бороздили сразу в нескольких направлениях зловещие бурунчики новых залпов фашистских торпед. Капитаны транспортов были заняты уклонением от торпед, а эскортные корабли с лихорадочной поспешностью сбрасывали на подводные лодки длинные очереди глубинных бомб. От множества взрывов океан вздымался нежно розовевшей на закатном солнце смерчеподобной колоннадой из воды и пены, а мощные гидравлические удары, сотрясая корпуса транспортов и фрегатов, оглушали и топили тех немногих спасшихся с «Айрон буля», которые еще держались на воде.

Вскоре в двух Местах вспучились и лопнули огромные пузыри, затем всплыли на поверхность большие масляные пятна, а чуть спустя — обломки скамьи, кормовой флаг со свастикой и несколько матросских бескозырок с немецкими надписями.

В докладе, посланном командиром конвоя в Королевское британское адмиралтейство, было сообщено о потоплении двух вражеских подводных кораблей и гибели королевского военного транспорта «Айрон буль» со всем его экипажем и немногочисленными пассажирами.

Среди траурных извещений, разосланных в связи с этим соответствующим отделом адмиралтейства, пять заслуживают нашего особого внимания.

Два из них были направлены английским адресатам: одно в Ливерпуль, семье майора Эрнеста Цератода, бывшего секретаря местного отделения тред-юниона транспортников и неквалифицированных рабочих, второе — в Лондон, Ист-Энд, вдове Сэмюэля Смита, кочегара с «Айрон буля». Другие два извещения первым попутным самолетом перебросили через океан в Соединенные Штаты, в Филадельфию, штат Пенсильвания, семье капитана санитарной службы Роберта Фламмери, одного из отпрысков старинного и прославленного банкирского дома «Джошуа Сквирс и сыновья», и в Буффало, штат Нью-Йорк, матери военного корреспондента газеты «Буффало дейли войс» Джона Бойнтона Мообса.