Исчезнувший фрегат

Я тоже читал Браунинга.

— Ушуайя одно время была лагерным поселением Аргентины. Вы знали это?

— Нет.

Теперь идти стало легче, под ногами была твердая, общипанная у земли трава, бараки становились все ближе.

— Так это старая тюрьма? — спросил я. — Вы уверены, что она была здесь?

Он ничего не ответил, продолжая шагать вперед. Мы подошли к первому из бараков, и в эту минуту луну затянули черные облака. Ветер хлопнул створкой разбитого окна, скрипнула дверь. Дополнила эти сценические эффекты крылатая тень взлетевшей в ночное небо птицы. На двери висел замок, но накладка с пробоем была сорвана, и Айан, толкнув дверь, вошел внутрь. Вспыхнувший луч фонаря осветил ржавые железные кровати, сложенные у дальней стены. Единственное окно было рядом с дверью, через которую мы вошли. В дальнем углу находились душевая и жестяной умывальник, кроме того, стопка оцинкованных ведер. Пошарив по стене, луч фонаря остановился на слове «Hoy», выцарапанном на штукатурке справа от изогнутой трубы, представлявшей собой, видимо, дымоход отсутствующей ныне печки. Я услышал его вздох.

— Бедолаги.

— Что это значит?

— Сегодня, — сказал он. — «Hoy» значит «сегодня».

Он вышел в хлопающую на ветру дверь и направился к следующему бараку. Бараки стояли в три ряда, по четыре в каждом, все они были одинаковы и в равной степени обветшавшие. Не было ни колючей проволоки, ни гауптвахты с помещениями для надзирателей, ни сторожевых вышек. И в каждом из бараков мы находили нацарапанные на стенах надписи: строчки стихов, надежды, que dios me salve [130], или краткое требование — salvame [131], имена любимых и обязательно где-нибудь календарь. Не настоящий календарь, без чисел, только череда дней, и отмечены прошедшие недели и месяцы. En desesperación [132]. Это слово встречалось снова и снова.

— Безвыходное положение, бежать некуда. Desesperación как раз точное слово.

В глухом голосе Айана прозвучала печаль.

— Вы знали о существовании этого места, верно?

Он опять оставил мой вопрос без ответа. Переводя луч фонаря с места на место, он быстро читал все надписи.

— Вы что-то ищете? — спросил я.

— Постарайтесь запомнить некоторые имена, — сказал он. — Где-то у кого-то должен быть список.

Я принялся записывать отдельные имена на клочок бумаги, вспомнив, что брат Айрис, Эдуардо, тоже был среди «исчезнувших». Но имя Эдуардо довольно распространенное, и при том, что оно встречалось часто, рядом с ним либо вообще не было фамилии, либо значилась не та.

— Похоже на концентрационный лагерь, — пробормотал я, пока мы переходили к следующему ряду бараков.

Он кивнул, соглашаясь:

— Он и есть, судя по всему. Идемте поищем их могилы, — прибавил он.

— Это Desaparecidos?

Он молча шагал по общипанной овцами траве, пока мы обходили покинутый лагерь. Однако мы нигде не встретили коллективного захоронения, в котором нашли свое последнее пристанище жертвы гитлеровских концлагерей, лишь несколько одиночных надгробных плит и пару-тройку деревянных крестов, больше ничего.

— Так куда же они делись?

Стоя там на ветру и глядя на бараки, он пожал плечами, а над нашими головами проносились черные тучи. Наконец он обернулся ко мне:

— Никому ничего об этом не говорите. И особенно Айрис или Коннор-Гомесу, когда он приедет. Я не хочу, чтобы он знал о том, что мы все это видели. Вы меня поняли?

Я кивнул, и после того, как он еще около минуты простоял, молча глядя на бараки, мы двинулись назад к берегу. Теперь небо прояснилось, тучи улетели, ярко светила луна, и ветер становился сильнее. Справа от нас в лунном сиянии была ясно видна линия старой дороги, наискось поднимающейся по каменистому склону горы.

Разумеется, мне не давал покоя вопрос, почему Коннор-Гомес выбрал это забытое богом место для посадки на корабль, а не Ушуайю. Не потому ли, что в Аргентине он персона нон грата? Но зачем тогда было гнать нас вокруг всей западной части Огненной Земли, при том что, если бы он приехал к нам в Пунта-Аренас, мы бы по прямой пошли к Фолклендским островам и Южной Георгии? Я старался добиться от Айана объяснения, пока мы возвращались на берег, но он лишь пожимал плечами. А когда я стал настаивать, он в конце концов вспылил, отвечая:

— Вы лучше помалкивайте и смотрите в оба, тогда получите хоть какие-то ответы на свои вопросы.

Когда мы вышли на пляж, луна снова спряталась, но он не стал включать фонарь, и мы, спотыкаясь в темноте, искали нашу лодку. Вода теперь уже не была такой тихой: хлюпали водоросли, волны накатывали на берег. Мы изрядно вымокли, спуская лодку на воду, и, когда мы, работая шестом и веслами, отошли от берега, нам предстояло одолеть путь к кораблю по неспокойному морю.

— Не забудьте то, о чем я вам говорил, — прошептал он, когда мы, закрепив лодку на палубе, стали спускаться вниз. — Вы завтра в одиночку пойдете его забирать. Никаких вопросов. Вы все поняли? Воспринимайте все как данность и не провоцируйте его, ни завтра, ни в будущем. О’кей?

В ту ночь я долго лежал без сна. Ветер дул с силой в шесть-семь баллов, и беспрестанно хлопающие о мачту фалы вызывали раздражение. Точнее сказать, это хлопанье соответствовало моему настроению, моим мыслям, вновь и вновь возвращающимся к предстоящему походу, к осложнениям, которые неизбежно возникнут при столь неудачно подобранном экипаже. Кроме того, проблема состояла еще и в навигации, поскольку, как я выяснил, мы уже подошли к границе, за которой переставали действовать системы спутниковой навигации. Спутники, передающие для нее данные, неподвижно висели над экватором и проворачивались за счет вращения Земли вокруг своей оси. Такое их положение было наиболее удобным для мест с максимальной концентрацией судов в Северном полушарии. А здесь, на краю Южного океана, мне приходилось каждый раз проверять точность показаний навигационной системы по звездам при помощи старого надежного помощника штурмана — секстанта. На «Айсвике», разумеется, были все необходимые расчетные таблицы. А вот что было далеко не всегда, это чистое звездное небо, которое для этого требовалось.

Это меня беспокоило. Но еще больше меня беспокоил предстоящий приезд Коннор-Гомеса и воспоминания о тех жутких оставленных бараках, залитых серебристым светом выглядывающей из-за туч луны.

Слышен был храп Энди. Или то широкие ноздри Гоу-Гоу выдували такие трели в носовой каюте? Когда мы вернулись из нашей разведки на берегу, они уже все спали, но, как только я улегся, мне послышался голос Айрис, расспрашивающей Айана. Впрочем, скорее всего, мне просто показалось: корпус судна скрипел и стенал, фалы хлопали на ветру и бились о мачты. Я мысленно отметил, что нужно установить еще шкентелей. Я видел их среди запасов.

Еще кое-какие вещи я постарался отметить в уме, так как от этого перехода из Пунта-Аренас по жутким внутренним водам была по крайней мере та польза, что он выявил все то, что требовало приведения в порядок, в особенности комплектность оснастки, а также наличие расходных материалов. Лучшее испытание в реальных условиях было трудно себе представить.

Весь следующий день лил дождь, косой и холодный, превращавший работу на палубе в мучение, и лишь ближе к вечеру он начал понемногу утихать. Ветер также прекратился, но тучи по-прежнему нависали низко, так что даже вершины невысоких холмов были ими скрыты, а закат окрасился кроваво-красным. К этому времени мы все были готовы отправиться в путь, и после половины двенадцатого я спустился в лодку. Айан перегнулся ко мне через перила.

— Как только он ступит на борт, мы поднимаем якорь и уходим.

— А как быть с Карлосом?

— Он будет внизу.

— Хотите сказать, что он пойдет с нами?

Он отвернулся, но мне показалось, что он подмигнул мне левым глазом, говоря: