Третий гость

Макарио ежедневно ходил на работу и следующие шесть недель подряд, но, когда однажды вечером воротился домой, нашел там Рамиро, владельца самой большой лавки в деревне, самого богатого человека во всей округе. Со всей возможной учтивостью тот высказал свою настоятельную просьбу. Оказывается, жена Рамиро давно уже болеет, а теперь силы ее тают просто на глазах. Не сможет ли Макарио зайти и посмотреть ее? Рамиро уверял дровосека, что наслышан о его исцеляющей силе и очень просит применить все умение для спасения молодой женщины.

— Принеси мне какую-нибудь бутылочку, — сказал Макарио, — самую маленькую стеклянную бутылочку из твоей лавки. Я подожду тебя здесь, обмозгую все дело и посмотрю, что можно сделать для твоей жены.

Рамиро принес бутылочку — аптечный пузырек, вмещавший одну унцию жидкости.

— На что это тебе такая бутылочка? — полюбопытствовал торговец.

— Предоставь уж все мне, Рамиро. Иди сейчас к себе и дожидайся меня. А я тем временем должен побывать в поле и разыскать кое-какие целебные травы…

Он вышел в темноту ночи, достал свою флягу, до половины наполнил аптечный пузырек драгоценной влагой, снова зарыл флягу и отправился к Рамиро, жившему в одном из тех одноэтажных кирпичных особняков, что составляли гордость деревни.

Женщина, которую он там нашел, была близка к своему концу, так близка, как недавно его маленький сын.

Рамиро вопросительно глядел в глаза Макарио. Тот в ответ только пожал плечами. А минуту спустя сказал:

— Выйди пока отсюда и оставь меня наедине с твоей женой!

Рамиро не посмел ослушаться. Но он необыкновенно ревновал всех к своей молодой и очень красивой жене, с которой обвенчался не более года назад. Даже на краю могилы она оставалась прекрасной. И он решил подглядеть сквозь замочную скважину, что станет делать Макарио.

А Макарио понадобился стакан воды. И когда он рывком распахнул дверь, Рамиро, прильнувший глазом к замочной скважине, не успел отскочить и растянулся на полу.

— Это было не слишком порядочно с твоей стороны, Рамиро, — сказал Макарио — Вообще-то мне бы следовало отказаться возвращать тебе твою молодую жену, потому что ты не достоин ее, о чем и сам хорошо знаешь…

Внезапно он запнулся, крайне смущенный, не в силах постигнуть, что это на него ни с того ни с сего нашло. Рамиро, заносчивый, кичливый Рамиро, смиренно, точно нищий, стоит перед ним и дрожит от страха, боясь, что Макарио откажется лечить его жену! И вдруг дровосека осенило: он теперь облечен такой великой силой, что надменный Рамиро видит в нем доктора, способного творить чудеса.

Между тем Рамиро смиренно молил о прощении за шпионство и слезно просил спасти жену, которой предстояло месяца через четыре подарить ему первенца.

— Сколько ты потребуешь за то, чтобы сделать ее такой же цветущей и здоровой, какой она была раньше?

— Я не торгую своим лекарским искусством и не имею обыкновения называть какую-то твердую цену. Это от тебя зависит, Рамиро, определить ее. Потому что только ты один можешь знать, чего стоит для тебя жена. Так что назови цену сам.

— Десяти золотых монет будет довольно, мой дорогой, славный Макарио?

— Как, только всего и стоит для тебя твоя жена? Всего только десять золотых монет?

— Ты не должен так истолковывать мои слова, Макарио! Я увеличу вознаграждение до сотни золотых монет, но только, пожалуйста, обещай уж наверняка спасти ее!

Макарио знал Рамиро хорошо, даже слишком хорошо. Оба родились и выросли в одной деревне. Рамиро — сына богача-купца и богатый торговец, а Макарио — сын бедняка-поденщика и всего лишь бедный дровосек, к тому же обремененный многочисленной семьей. И, зная так хорошо Рамиро, он лучше кого бы то ни было понимал, что лукавый торговец, стоит только выздороветь его жене, попытается всеми способами отвертеться от уплаты вознаграждения, а если Макарио тут же не отступится, завяжется бесконечная, мерзкая судебная канитель, которая может тянуться много лет. Поэтому Макарио сказал:

— С меня хватит и тех десяти монет, что ты посулил мне спервоначалу. Принеси-ка стакан свежей воды, да поживее.

Вода была принесена, и Макарио дал торговцу добрый совет:

— Не вздумай только опять подглядывать! Потому что, запомни хорошенько, если я вдруг чего-нибудь напутаю, ты будешь виноват. Так что ничего не выпытывай и не подглядывай в замочную скважину! А теперь оставь меня наедине с больной!

На сей раз Макарио тщательно следил не только за тем, чтобы израсходовать не более одной капли драгоценной жидкости, но даже постарался разделить эту каплю пополам. Благодаря разговору с торговцем ему открылось, как безмерно драгоценно, оказывается, его лекарство, если даже такой спесивец и богач, как Рамиро, унижается перед ним, дровосеком, беднейшим из бедных. Точно внезапно распахнулась завеса будущего: он откажется от прежнего тяжкого ремесла и всецело посвятит себя врачеванию. Разумеется, самым привлекательным и заманчивым в этом будущем ему представилась бесконечная вереница жареных индюков, которых можно будет смаковать когда бы ни заблагорассудилось.

Его тощий сотрапезник, стоявший в ногах больной, подметил, как он делит каплю надвое, и одобрительно кивнул, встретив вопросительный взгляд Макарио.

Через два дня после своего полного выздоровления жена Рамиро сообщила ему, что, сомнения нет, их будущему младенцу ничто не повредило, она ясно чувствует, как он шевелится.

Рамиро, исполненный огромной радости, заплатил Макарио десять золотых монет, не только не торгуясь, но, наоборот, с тысячью благодарностей в придачу. Он пригласил всю семью Макарио к себе в лавку, откуда дровосеку, его жене и детям было позволено взять столько, сколько они сумеют унести.

Теперь Макарио построил для семьи добротный дом, купил плодородную землю и принялся возделывать свое поле — Рамиро ссудил ему сто золотых монет за очень умеренные проценты.

Сделал это Рамиро вовсе не в порыве бескорыстной признательности. Как истый делец, он никогда не давал взаймы денег, не рассчитывая на жирный куш. Сейчас, уразумев, что Макарио предстоит великое будущее, он счел, что превосходно распорядится, если предложит деньги взаймы дровосеку и этим удержит его в деревне, куда на поклон к чудесному исцелителю скоро повалит народ.