Граница у трапа

— Внимание, внимание!

Кобец, чмыхая, поднял обе руки и, улыбаясь до ушей, объявил:

— Сейчас наш молодой, но уже опытный Юра Хорунжий поищет свою большую фуражку в нашей маленькой комнате. Если не найдет, таможенник из него получится неважнецкий.

Я покраснел.

— Да я и без фуражки пойду. Я не клоун.

— Без фуражки нельзя, — возразил Кобец. — Форма должна быть полной. И потом, тебя все просят.

Он шутливо захлопал в ладоши, и несколько человек поддержали его.

— Что за глупые шутки! — возмутился я. — Отдай фуражку!

— Юра, — негромко попросил Никитин, снимая руки с клавиш. — Найди! Не посрами учителя!

Я понял, что импровизированного экзамена не избежать — видно, так заведено. Ничего не оставалось, как покориться и поддержать шутку. Все десятеро уставились на меня, ждали.

Для начала отобрал у всех фуражки и, не найдя среди них своей, свалил грудой на стол. Потом отошел к двери, внимательно осмотрел оттуда комнату. Куда спрятали?

Решительным шагом направился к пианино, открыл сначала верхнюю, потом нижнюю крышку. Ноль!

— Сначала по загашникам, — прокомментировал Кобец. — Школа Никитина — не проливай напрасно пот!

Я стал на колени, заглянул под стол. Могли черти прикрепить лейкопластырем.

— Не ленивый, — продолжал Кобец. — Можно посылать в трюм или в машину.

Разозленный неудачами и подковырками, выбрался из-под стола, и тут мой взгляд упал на старый, огромный радиоприемник. Развернул приемник, снял заднюю стенку и с разочарованием убедился — и там нет фуражки.

— Знает особо ухищренные места сокрытия.

Мысленно послав веселого Кобца подальше, подстегиваемый общим смехом, решил искать по квадратам. Заглянул и в книжный шкаф, и за портьеры, и за портреты. Ноль!

Вновь отошел к двери и стал уж подумывать: придется, вероятно, устроить Кобцу личный досмотр. Тут меня осенило. Нажал ногой педаль стоявшего рядом мусорного ящика, крышка поднялась, и я извлек газетный сверток. Содрал бумагу, торжествующе показал Кобцу кулак.

— Фуражка найдена за две минуты сорок восемь секунд! — голосом рефери объявил Кобец. — Чистая победа!

Он схватил мою руку, как ни в чем не бывало, поднял ее.

Кто зааплодировал, кто рявкнул «ура». Я почувствовал, как мои губы сами собой расползаются в довольную ухмылку.

— Что за шум, а драки нет? — спросил вошедший Тарасов.

— Доводим Хорунжего до кондиции — готовим к досмотру.

— Ну и как?

— Можно посылать на самостоятельный — сказал Кобец, и я почувствовал к нему благодарность.

— Понятно. Так... Все вниз! Автобус у подъезда. Заходи — Лас-Пальмас, Бейрут. Вперед, гвардейцы первой оперативной!

Я сдвинул фуражку набекрень, подхватил чемоданчик и вместе со всеми вышел в ночь. Как у нас говорят — «в ночное».

Автобус живо домчал до причала, у которого ждал катер. Стальной настил на носу бодро зазвенел под нашими каблуками. Слегка покачивало. Кранец — автомобильная покрышка — шуршал, касаясь дерева. Взревел дизель. Начиналась работа.

Вырвались из тесной акватории порта, описали у подмигивающего маяка полукруг и пошли против упругой волны, держа курс на россыпь далеких огоньков.

Все укрылись от ночной сырости в салоне, где горели две дежурные лампочки, притихли, пользуясь длинным переходом (около получаса), расслабились, задремали. Серопян, устроившись у тусклого светильника, с наслаждением читал греческую книжонку.

Я знал, что если расслаблюсь, то на судно попаду совершенно разморенным, поэтому остался на палубе. Облокотившись на фальшборт, уставился на кипевшую пену — это зрелище, как и огонь, всегда привлекало меня.

— Юра! — хлопнул по плечу Никитин, — Загрустил?

— Чего Кобец ко мне пристает? И ведь не в первый раз. Я не посмотрю, что он кандидат по боксу... Помнишь, я дежурил у телефона, а он позвонил из соседней комнаты вроде от «Инфлота». Ну, что сухогруз «Али-Баба» должен прийти из Турции с грузом прессованного сена. И порты заходов указал — Улан-Батор, Великая Китайская стена...

— Да он не тебя одного пытается разыграть, — засмеялся Никитин. — Ты хоть не попадешься, а другие вон клюют. Брось хмуриться! Мы идем встречать людей, которые столько месяцев дома не были. Приходят, а тут ты с перекошенной мордуленцией по трапу, как пират на абордаж... Думаешь, приятно?

Я сделал «приветливое» лицо. Никитин рассмеялся.

— Володя, — пользуясь его благодушным настроением, заискивающе попросил, — пусти на самостоятельный, а?

— Не заблудишься? Ты же устройство судна еще не очень...

— Да знаю! Смогу!

— Вообще-то я не против.

Катер удалялся от берега, все сильнее зарывался в растущую волну. Впереди, отделившись от созвездия огоньков, вырастал освещенный бок судна. Описав дугу, подошли к спущенному парадному трапу, у которого стояла одинокая фигурка вахтенного.

Судно подработало винтом и закрыло нас от волн. И все же нос катера тяжело поднимался и ухал вниз, оставляя между собой и нижней площадкой расстояние в добрых полтора метра.

Мы сгрудились на носу и следили за тем, как вахтенный с помощью ручной лебедки регулирует высоту трапа.

— Руки, руки от борта, — приговаривал Никитин. — Прижмет — «мама» не успеешь сказать.

— Метеорологи брехливые — заметил протиснувшийся вперед Кобец. — Обещали три балла, а тут все пять.

— Товарищи! — взывал к нам появившийся у борта штурман. — Поднимайтесь! Рискните! Волнение усилится, тогда нам до утра берега не видать.

— Одна рискнула, — сказал Кобец, изготавливаясь к прыжку.

Он натянул фуражку потуже, подмигнул мне.

— Вперед, за контрабандой!

И кошкой прыгнул на площадку.

За ним остальные члены комиссии поочередно прыгали и попадали в объятия страховавшего матроса.

Пришла и моя очередь оказаться один на один с трапом, который то взмывал к небесам, то обрывался к пляшущим далеко внизу волнам. Как Кобец, натянул потуже фуражку, уловил мгновение и ступил на площадку, когда она проносилась у моих ног скоростным лифтом. Вздумалось щегольнуть бесшабашностью, и я отстранил руку страхующего матроса.

Никитин, прыгнувший следом, заметил вполголоса:

— Был уже один герой... Свалился зимой за борт, еле выловили.

Я понял, что свалял дурака. Одно дело — рисковать ради чего-то серьезного, другое — по дурости.

Пока терзался угрызениями совести, добрался до кают-компании.

Нас ждали вызванные на досмотр члены судокоманды.

После распределения объектов (Никитин уступил моей просьбе) я познакомился со своим сопровождающим.

Парень лет двадцати, в футболке, спортивных шароварах и «вьетнамках» на босу ногу, зевал, встряхивался, всем своим видом показывая, как ему чертовски хочется спать.

Мне досталось машинное отделение. Зимой, разумеется, лучше работать в тепле. Сейчас же приятней на верхотуре, под ласковым бризом, но раз напросился, нечего пенять.

Я переодевался и думал, что превращаюсь в нечто среднее между простым рабочим и детективом. Придется отвинчивать гайки задраенных люков, поднимать тяжести, обливаться потом, чтобы обнаружить то, чего на судне, может быть, и нет вовсе.

Задача с неизвестными — «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Только на таможенный лад.

Сопровождающий, шедший впереди, остановился напротив двери одной из кают.

— Ко мне заскочим?

— Зачем?

— Руки помоем.

Я догадался, в чем дело, но вошел. Хотелось для развлечения посмотреть, как он станет «мыть руки». Ишь, молодой, поддерживает традиции.

В одноместной каюте фыркал у иллюминатора самодельный вентилятор. На столе — стопкой книги. Я бегло просмотрел их, спросил сопровождающего, который уже доставал что-то из шкафа:

— Учишься?

— Хочу восстановиться. Третий заход в девятый класс делаю, и никак.

— Боцман-трави-трал! — хрипло заорал кто-то совсем рядом.

Я отшатнулся, рывком отдернул гардину в углу, и за моей спиной рассмеялся сопровождающий.

В углу на жердочке, прикованный тонкой цепочкой, сидел средних размеров ярко-зеленый попугай. Недоверчиво покосившись на меня пуговкой глаза, переступил лапками в сторонку и продолжил озабоченно перебирать загнутым клювом изумрудные перышки.