Граница у трапа

Старший смены, Володя Тарасов, сидел во главе собрания, заглядывая в листок, зачитывал по порядку.

— Восьмой причал. Кобец.

Инспектор, докладывавший обстановку, передал Кобцу папку.

Тут, пригибаясь, вошел я, стараясь держаться поближе к вешалке на ножках, на которой гроздьями висели фуражки с зелеными околышами.

— Хорунжий! — нахмурился Тарасов. — Девятый причал. Почему опаздываешь?

— Кто? Я? Ничего подобного. Как раз вовремя поспел.

— А он опять прямо с танцев, — чмыхнул в нос Кобец. — Пора на профсобрании ставить вопрос о его срочной женитьбе.

Под смешок присутствовавших, усевшись на свой стул рядом с Никитиным, принял панку, заглянул в нее.

— Хорунжий, — сказал Тарасов, — после пересменки пойдешь не на причал, а на досмотр с Никитиным. На семнадцатом складе бой бренди. Продолжаем. Десятый причал...

После передачи судовых погрузочных документов Тарасов зачитал несколько информаций Главного Таможенного Управления.

— Руководство напоминает, что в связи с работой на проходной возрастает необходимость изучения второго и третьего языков. Серопян! Вы знаете почти все языки Ближнего Востока, но, работая с новозеландцем...

— Слушайте, я не виноват, что он доллары в рот засунул! — вскинулся смуглый Серопян. — Что-то такое по-английски говорит, а что — непонятно.

Тарасов продолжал:

— Все равно обязаны посещать курсы английского. Тем более, что сами пожелали учить его. Далее... Наше внимание обращают на опасность работы в трюмах траулеров. Рыбная мука разлагается и выделяет токсичный газ. При досмотре таких трюмов работать в противогазах. Пересменка закончена. Все по местам. Хорунжий, не забудь папку с бланками. Вечно приходится напоминать.

Я чертыхнулся про себя. Единственный раз забыл, а второй раз при всех напоминают!

Шагал с Никитиным к громаде многоярусного восемнадцатого склада, вспоминал Свету. До конца танцев почти два часа. С кем она сейчас?

— Доиграешься, Юрка, что начальство на аттестации тебе фитиль вставит. Стажерский срок ведь не закончился. Где твой галстук? Фуражку надень! Почему фуражку под мышкой носишь?

— Не люблю лишний раз гербом козырять.

Все же я вынул из кармана галстук, нацепил на форменную блузу, нахлобучил фуражку. Не мог сознаться, что стеснялся носить форму, дававшую большие права в порту.

— Да надень ее как следует! Носишь, как уркаган — лица не видать.

— Ох, и зануда ты, Володька! — покосился я на орлиный профиль. — Как тебя жена терпит?

— Юрка, привет! — поздоровался дядя Миша, старый швартовщик. — Тю! Ты в таможне? Когда успел?

— Когда, когда... Газеты читать надо. Указ был специальный.

Мы пожали друг другу руки. Никитин, не останавливаясь, шагал далее.

— Ну, как дела на границе? Бдишь?

— Бдю. Граница на замке, — подмигнул я. — Идите во-он тем леском. Побегу. Работа.

Мы еще раз пожали руки, и я поспешил присоединиться к недовольному Никитину. Некоторое время он молчал, но вскоре заговорил раздраженно, резко:

— Юра, я, как твой официальный наставник, напоминаю — ты давно не грузчик, а лицо официальное, скоро будешь работать в системе Внешней Торговли. Знакомых у тебя много, но останавливаться и болтать с каждым... Веди себя серьезнее!

Я слушал, поддакивал и думал о своем. Если б не случай, не стал бы таможенником, и кое-кто из бригады не советовал. А уборщик территории с недвусмысленной фамилией Тупицкий нехорошо засмеялся и как-то путано намекнул, что был-де уже какой-то таможенник, которому кто-то когда-то отбил печень за излишнюю ретивость...

Подонков типа Тупицкого я не боялся, знал, что это народ трусливый, двуличный, но понимал, что служба на границе — не мед и порой опасна.

Мы подошли к восемнадцатому складу.

Меня все время не покидало ощущение, будто я сачкую. Пришел вот на работу, должен, как прежде, потеть, рвать пупок, а вместо этого — хожу, разговариваю... Чудно!

Едва остановились на лестничной площадке третьего этажа и нажали кнопку звонка, как дверь, обитая железом, открылась, и мрачный, неразговорчивый магазинер повел нас по гулкому помещению в угол к столу, где лежала документация.

Сегодня списывали разбитые, треснувшие бутылки бренди. Посуда стояла всюду — на столе, на ящиках, на стеллажах. Остро пахло спиртным.

Никитин уселся за стол, излишне придирчиво, на мой взгляд, проверил документацию, что-то подсчитал на клочке сепарационной бумаги.

— Все точно, все сходится, проверяли, — маялся рядом заведующий складом.

Я посмотрел на магазинера, на двух грузчиков, шептавшихся в углу, почуял неладное.

— Слишком много боя, — заметил Никитин. — Один трюм разгрузили, а убытков — целый грузовик.

— Форс-мажорные обстоятельства, — проскрипел завскладом. — Море шутить не любит.

— Где второй помощник?

— Сейчас придет.

И точно — раздался звонок, лампочка над дверью зажглась, магазинер поспешил впустить второго, то есть, грузового помощника, с судна которого выгружалось бренди.

Пока Никитин, второй и завскладом договаривались о процедуре контроля, я неторопливо обошел помещение и под горящими взглядами грузчиков и магазинера извлек из разных закоулков несколько целехоньких бутылок.

— Это что значит? — взвился Никитин,

Последовал разговор на повышенных тонах, затем — повторный досмотр склада.

— В следующий раз, — пригрозил Никитин, — милицию вызову!

— Да это не в нашу смену, — трясся от страха магазинер. — Мы только заступили.

Никитин махнул рукой помрачневшим грузчикам:

— Начинайте.

Грузчики с похоронными физиономиями брали бутылки, выливали остатки на решетку сточного люка, складывали бой в деревянные ящики.

Никитин, второй и завскладом считали, а я вышел из помещения, спустился по лестнице, прошел через первый этаж, где высились штабеля алюминиевых чушек, грядами лежали огромные скаты, пирамидками выстроились бочки с маслинами, прошел коридорчиком и оказался на площадке между железнодорожной колеей, на которой стоял состав, и стеной склада. Здесь был телефон, имеющий выход в город. Отсюда я часто звонил своим девчонкам...

В иллюминатор бара заглядывала полная бледная луна. Под ней, сливаясь с чернотой неба, искрилось влажно дышащее море. Старик «Амур» — угловатые формы, запутанные ходы-переходы, просторные каюты — скользил по зыбкому простору, оставляя за собой бесконечную ленту тающей дороги.

Луна была хорошо видна стоявшему за стойкой Морозову. На его лице застыла дежурная улыбка, похожая на оскал. Выпуклые глаза начинающего лысеть бармена были холодны, а в них — вечная злоба.

Чего, спрашивается, радоваться, если радиограмма от Ильяшенко до сих пор не получена, и теперь надо ломать голову над судьбой крупнейшей партии золотых монет?

«Что-то определенно не то, — нервничал Морозов, протирая стаканы. — Склероза у Ильяшенко не намечалось, а радиограммы нет».

Он наливал клиентам напитки, смешивал коктейли, откупоривал оранжад и кока-колу, отсчитывал сдачу, переводил неустойчивую валюту в более расхожую, иногда посматривал на себя в зеркало, висевшее между иллюминаторами.

«Ну, дашь мне двадцать пять? Волосы на пределе, уши торчат, морда змеиная...»

Он запирал двери бара, когда из-за поворота возник Кучерявый, второй механик «Амура». По его налитым кровью глазам и неверной походке Морозов легко определил степень опьянения.

— Шеф, не закрывай, — бабьим голосом попросил Кучерявый.

Он, как все не вышедшие ростом люди, старался держаться прямо, но теперь, как ни пыжился, это ему не удавалось.

— Завтра, — буркнул Морозов, волком косясь по сторонам. — Все разговоры — завтра.

— А мне надо сегодня, — упрямился Кучерявый, дыша перегаром.

Он ухватился за створку закрываемой двери.

— Я по делу! По  н а ш е м у  делу!

У Морозова екнуло сердце, и он поспешил впустить механика в бар, где тот, сразу подойдя к стойке, налил себе из первой попавшейся под руку бутылки. Привычный жест, запрокинутая голова со светлыми, гладко зачесанными волосами, и содержимое исчезло в глотке.