Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

– Папа! Папа! – захныкал малыш, который бесшумно приковылял в храм босыми ногами. – Мама говорит, что не может найти ключ от муки. Он у тебя на кольце. Мама его просит!

Усталый, старый лама с выражением несказанной скуки долго искал между халатом и грудью. Потом он нашел ключ и отдал ребенку, и тот исчез.

Подле мистической пары космических любовников было несколько весьма тантрических изображений Падмасамбхавы в форме окруженного пламенем аскета в состоянии медитации или в сопровождении диких зверей. Это были красивые картины со странной, опьяняющей силой; одни из лучших в долине.

– Можно сфотографировать? – спросил я.

Лама тут же понял, что я признал его прерогативу в этом вопросе и что поэтому он имеет возможность попросить у меня что-нибудь взамен. Его глаза загорелись, и длинные грязные пальцы оживились.

– Хорошо, – сказал он. – Но оставьте немного… шоме… для ламп.

Магниевая вспышка сильно его испугала. Миг он в ужасе молчал и вдруг с яростью набросился на меня.

– Вон! – кричал он. – Убирайтесь! Вы не понимаете, что оскорбили святых? Такая вспышка! Они, наверное, пришли в ужас и отомстят за себя! Но не вам, потому что вы будете далеко! Они отмстят нам… – Он стал говорить тише, чуть ли не плача. – Они отомстят за себя нам, и нам придется заплатить, все из-за вашей наглости… – Его голос стал совсем жалобным. – Вы должны мне еще две рупии из-за ваших огненных фотографий! – закончил он.

Весь гомпа, дом ламы, храм, почетные помещения наверняка знали куда лучшие времена. Может быть, из-за этого лама вел себя так грубо и алчно. Нет ничего более унизительного и разлагающего, чем постоянная нехватка денег. Любой человек, который осужден бессильно смотреть, как все медленно распадается, в конце концов деградирует и грубеет. Мы поднялись на второй этаж, где было несколько молелен и почетные помещения. Покровителем этого места был сиккимский махараджа, и все здесь было довольно ухожено. Пока я потягивал чай из нефритовой чашки, лама исчез. Скоро он снова появился, пряча что-то под халатом. С очень загадочным видом он достал резную деревянную маску, раскрашенную яркими красками. Она была уродливая, и вообще он запросил с меня безумные деньги, равные восьми фунтам, так что я даже и не подумал ее купить.

Некоторое время мы продолжали разговор. С узора на серебряной вазе мы перешли на семь сокровищ, а оттуда на шесть добрых вещей. Я видел, что старый лама так и думал, как бы еще выманить у меня немного денег. Такие сети можно расставлять элегантно и с достоинством, но у него не было ни того ни другого, и, кроме того, он был грязный, неряшливый, некрасивый и наводил тоску.

Дверь открылась, и вошла девочка с заячьей губой, держа зеленое яблоко. Старик взял ее на руки и прижал к груди, и его глаза повлажнели.

– Неужели нет у вас лекарства, у вас же столько лекарств, чтобы вылечить ее рот? – сказал он. – Сейчас почти не видно, но когда она вырастет, никто не захочет взять ее замуж, и она будет очень несчастной. Как это грустно, грустно!

Мы опять спустились вниз. Проходя мимо двери храма, лама завел меня внутрь и шепнул на ухо:

– Если дадите еще немного денег, можете еще сфотографировать с огнем.

Глава 7

Метафизика и политика в Верхней Азии

Монастырь Дунгкар: «Кто ваш дух-хранитель?»

Чампа – молодой монах, он изучает богословие. Он живет в монастыре Дунгкар («Белая раковина») чуть севернее Ятунга. Ему лет двадцать, он высокий и худой, а так как он принадлежит к школе Гелуг, то чисто бреет голову. Его кожа загрубела от вечной и повсеместной тибетской грязи. У него слабое здоровье, много интересов, он родился в Сиккиме, немного говорит по-английски и в молодости был христианином – не знаю, протестантом или кем. Он сильно напоминает мне некоторых японских студентов, с которыми я так долго прожил. У него такая же трогательная доброжелательность, такое же трагическое отсутствие цели и характера, такое же эмоциональное и интеллектуальное сумасбродство, такой же почтительный страх перед любым вышестоящим лицом.

Чампа то и дело заходит ко мне в гости с книгами. Мы вместе переводим тибетские песни, он объясняет мне тибетские пословицы и поговорки, рассказывает о своей жизни и прежде всего задает вопросы о внешнем мире, который вызывает у него робкое, но умное любопытство. Он не ограничивается вопросами вроде «Что вы едите?» или «Какие у вас дома?». Вчера он спросил меня: «Где люди более удачливы и счастливы (трашипа): у вас в стране или здесь?»

Трудно ответить на этот вопрос. Счастье, очевидно, не зависит о технических устройств, и можно быть счастливым, имея очень мало, и несчастным среди изобилия. В каждой цивилизации должен быть свой типичный, средний человек, как бы трудно ни было его определить, чтобы на его примере делать сравнения. Должен сказать без колебаний, что тибетцы из долины Тромо имеют тысячу причин считать себя более удачливыми и счастливыми, чем бедные обитатели больших европейских городов. Они не богаты, но они и не нищие. У них нет газет, радио и кинотеатров, но у них есть профессиональные рассказчики, странствующие певцы и народный театр, и в хорошую погоду они могут плавать по рекам, пить чанг и петь до поздней ночи. Наконец, они живут в совершенно стабильном обществе, где отношения между личностями, между людьми и общиной, между человеком и вселенной, есть прочная реальность, в которой никто не сомневается и которую никто не доказывает.

В другой день Чампа вдруг спросил меня: «Кто ваш йидам?» (божество-хранитель). В Тибете не только у каждой религиозной школы, каждого ордена, каждого монастыря есть один или больше хранителей, но и каждый человек живет под постоянной защитой личного хранителя. Он может сам выбрать себе йидама, но чаще всего йидама указывает ему гуру, или духовный наставник. («Гуру» – санскритское слово, возможно имеющее тот же корень, что и латинское gravis.) Вопрос Чампы поразил меня по двум причинам. Во-первых, у меня нет никакого йидама (хотя, если бы мне пришлось выбирать, пожалуй, мой выбор пал бы на Дукхора, Колесо Времени, потому что есть ли что-нибудь более загадочное, чем время? Вечность невразумительна, как и бытие, должен сказать. Но по-настоящему неразрешимые загадки – это время и становление, мир, множество и конечное). Во-вторых, вопрос заинтересовал меня, потому что он отражал взгляды Чампы на жизнь.

Человек в первую очередь вселенная, которую он носит внутри себя. У каждого из нас есть или, скорее, каждый из нас сам есть такая вселенная, большая или маленькая, простая или сложная, детская и образная или зрелая и аналитическая; никто не обходится без нее. Наша внутренняя вселенная постепенно принимает форму в детстве, в процессе воспитания и обучения, и она насквозь, до самой глубины, пронизана цивилизацией, которая нас взрастила. Нет такой вещи, как «естественный» человек, есть только «цивилизованный» человек. Мы европейцы не только потому, что пользуемся такими концепциями, как право, романтика или парламент, или потому, что определенным образом реагируем на изображение обнаженной натуры или учение о переселении душ, но и потому, что мы ходим по-европейски, приветствуем друга с другой стороны улицы по-европейски. На какое-то время я забылся из-за того, что мы с Чампой говорили одними и теми же словами на одном и том же языке, но его вопрос, словно внезапный луч света, осветил иначе невидимую пропасть.

Чампа часто приглашал меня побывать в монастыре Дунгкар, и сегодня я решил провести там день и пообедать с ламами. Это большой монастырь, построенный сравнительно недавно, он возвышается над разбросанными валунами древней морены, ограждающей долину Тромо. Наверное, над мореной когда-то было озеро, но оно исчезло, оставив после себя длинную зеленую равнину (Лингматанг), которая служит пастбищем для стад яков. Голые крутые горы поднимаются со всех сторон, а вдалеке видны сверкающие на солнце снежные пики. Короче говоря, это место очень романтичное и красивое, которое глубоко трогает душу.