За час до рассвета

Ружа сидела сгорбившись, как старуха, лишь большие глаза в темноте поблескивали. Иногда горло сдавливали спазмы, и тогда голос ее прерывался.

— Убежище это надежное, кроме меня, о нем никто не знает, — тихо проговорила она. — Теперь еще вы с братом…

— Ежик не выдаст.

— Не сомневаюсь, — сказала Ружа и спросила: — Вижу, вам, Ирина Ивановна, хочется узнать, откуда пришла ко мне тайна подвала? Так вот, мой дед состоял на службе у грека, был его доверенным по контрабанде.

«Мама нам об этом тоже говорила», — хотелось сказать Ирине, но цыганка продолжала:

— Под наблюдением деда перевозились, прятались запрещенные товары. Только не впрок пошла старому цыгану собачья должность. Он поругался с греком при дележе добычи. И это стоило ему жизни. Однажды ночью они плыли на лодке к паруснику, прибывшему из дальней страны. В открытом море грек веслом убил цыгана.

Руже, видимо, хотелось высказаться до конца:

— Плохо о нас люди думают: цыгане — вольные птицы, не трудятся, а живут сытно. А я врагу такой жизни не пожелаю. Шатры, песни, пляски у костров — и правда красиво… А того не знают: что ни шатер — горькие слезы, что ни костер — пустые животы. Моя мать родила двенадцать — выжило двое. Да и мы с сестрой, видать, в недобрый час на свет появились. Старшую сестру отец выдал замуж насильно: она любила другого. Уж такой у нас порядок: отцовскому слову не перечь. А утром после свадьбы на шатер налетели разъяренные родственники и дружки жениха и жестоко избили отца и мать. За что?.. Будто не сберегли честь дочери. Среди цыган мы стали отщепенцами. Сколько раз мать просила отца остаться где-нибудь в городе или в деревне, бросить кочевую жизнь, он не соглашался. А ведь в это время многие цыгане начинали новую, оседлую жизнь. И как им помогали…

— А сестра как же?

— Больше не видела.

— И не искали?

— В могиле не сыщешь… С тех пор отец и мать неусыпно следили за мной. Но в сердце взгляд не проникает. Пришло и мое время. Приглянулся молодой цыган, но я голову не потеряла. Поставила условие: хочешь, чтобы была твоей, кончай с табором. Долго он решал-думал, а я от своего не отступала. По-моему все-таки сделал. Вместе с несколькими семьями отстали мы от табора. В городе остались. Я на швейную фабрику устроилась, он — учеником электромонтера… Когда родился сын — получили комнату в большом доме. Оба учились в вечерней школе, а маленького Алешу отдали в детские ясли. Отец проклял меня, когда я вышла замуж без его согласия. Тогда мне никакого дела до этого не было, счастье ослепило меня. Мы уже неплохо зарабатывали и даже готовились поступить в техникум… И вдруг — война. Мужа призвали в армию. Через месяц пришла похоронная. Я пыталась наложить на себя руки, да помешали соседи…

Цыганка говорила тихо, лицо ее было печальным. Слушая ее, Ирина с трудом сдерживала слезы.

Отец и мать немедленно прибыли в город, ради внука простили дочь. Спасаясь от надвигавшихся гитлеровцев, отец взял их в свою повозку. Постепенно отступая из Молдавии, они вместе с табором докочевали до Приазовска. Потеряв надежду уйти от немцев, отец собрался хоть на время боя укрыться в глубоком подвале, принадлежавшем когда-то греку, в котором он в детстве не раз бывал с дедом. Отец послал Ружу проверить: цел ли подвал, и открыл ей секрет потайной двери.

Выполнив поручение, Ружа возвращалась к своим, хотела скорее обрадовать хорошей новостью — подвал невредим и узнала, что под немецкими танками погибли мать, отец и Алеша, ее шестилетний сын.

С убитого отца Ружа сняла кинжал и в отместку решила зарезать кого-нибудь из немцев. Сергей Владимирович помешал. Он не отпускал ее от себя, удерживал в подвале, оберегая от бессмысленного поступка, не уставая, внушал: «Ты, допустим, убьешь одного, что из того?.. Врагов много, Красной Армии этим не поможешь. Их силе надо противопоставить ум и хитрость. У тебя острые глаза, светлый ум», — с благодарностью вспоминала Ружа. И добавила:

— Я сейчас делаю то, что велит Сергей Владимирович. Вот азбуку Морзе учу. «Умру, — говорит Сергей Владимирович, — рация не будет ржаветь». И не будет! Теперь я не одна — с вами.

Ирина обняла ее, прижала к груди. Думали они сейчас одну думу, горевали одним горем, их ненависть к мучителям удесятерилась.

ПРОВОКАТОР

Ирина раньше обычного вышла из дому с чайником и двумя кастрюлями. Максима Максимовича застала в мастерской и обстоятельно рассказала о Руже, Сергее Владимировиче и о том, что старший лейтенант согласен быть радистом подпольщиков. Время от времени Ружа будет заходить к Ирине и забирать все, что необходимо передать штабу фронта.

Это обрадовало секретаря горкома партии. Появился еще один канал связи. Однако успех этот не заглушил тревоги, которая не покидала Ирину с того дня, как узнала, что ее фотография находится у фашистов.

На улице она беспрестанно оглядывалась, ей повсюду мерещились шпики, трамвайные столбы казались автоматчиками, ее конвоирующими. Ирина понимала, что все это от мнительности, но сладить с собой была не в силах.

Постоянная тревога не оставляла Ирину и дома. Спать ложилась не раздеваясь, при каждом стуке дверей невольно вздрагивала. Чтобы отвлечь ее, Надежда Илларионовна находила все новые неотложные занятия, но и это не помогало. Своими подозрениями она замучила Сашка и не успокоилась, пока он снова не обегал всех соседей и не узнал, что никаких новых постояльцев на их улице не появилось.

Шли дни. Постепенно страх притупился, но Ирина по-прежнему держалась начеку. Даже от больных ожидала какого-нибудь подвоха.

Как-то к ней на прием явился чисто одетый молодой человек. Пожаловался на головную боль, общее недомогание. Раскрыв регистрационную книгу, медсестра задала обычные вопросы:

— Фамилия?

— Ивлев Петр.

— Кем работаете?

— Заготовителем.

— К сожалению, мы обслуживаем только железнодорожников.

Ивлев возмутился:

— Я с поезда и не имеете права! Я очень плохо себя чувствую. Видимо, грипп.

Вмешалась Трубникова:

— Раздевайтесь.

Она измерила ему температуру, заглянула в рот, прослушала легкие. Явных отклонений от нормы не обнаружила. Но на всякий случай выписала рецепт.

— По-моему, ничего серьезного. Если станет хуже, примите эти порошки, по одному три раза в день.

— Благодарю, — проговорил Ивлев. И медленно стал одеваться, а когда медсестра отлучилась, виновато сказал: — Окажите еще одну любезность.

— Пожалуйста, если смогу, — ответила Ирина.

— Видите ли, я приезжий. Подскажите, где можно переночевать? Гостиницы, сами понимаете, не для нас. Мне бы уголок или комнатку, заплачу, сколько спросят.

Случалось, что и раньше к Ирине обращались с подобными просьбами: на вокзале ведь работает. Помогала, как могла. Но этот пациент ей чем-то не нравился.

Ирина внутренне вся насторожилась. На этот раз она, кажется, не ошиблась: этот человек подослан. Ну что ж, посмотрим, что будет дальше. Подавив волнение, холодно проговорила:

— Право, не знаю, что вам сказать, — пожала она плечами. — У нас семья большая. И знакомых подходящих не имею.

Переступая с ноги на ногу, Ивлев смущенно спросил:

— Может, подружка какая приютит?

— Какие сейчас подруги! — не понимала Ирина, куда он клонит.

— Конечно-конечно, — на лету подхватил он. — А так хотелось хоть часок в нормальной обстановке побыть… Среди своих.

— Вы ищете развлечений, а у нас медицинское учреждение, — холодно заметила Ирина.

Ивлев не обратил внимания на ее тон:

— У меня тут кое-что из довоенных припасов. — Он приподнял туго набитый портфель. — Заготовитель все же. «Спотыкач» преотличный.

— Спасибо, не пью.

— Немного для настроения, — уже без намеков предложил он. — Неужто уютного местечка не найдется?

Это был его явный просчет. Ирина немедленно воспользовалась им:

— Не мешайте работать, — повысила она голос. — За ночлегом обращайтесь в полицию.