Сочинения в двух томах. том 1

Так говоря, он встал, дошел до угла аллеи и исчез.

Г-н Дезербье, маркиз д’Эстандюэр, начальник королевской эскадры, совершенно не был придворным. Его карьера протекала в различных морях как умеренного пояса, так и тропиков; там он приобрел большой военный опыт и завоевал себе своей доблестью славное имя. Версаль оставался для него неведомой таинственной королевской областью; и все, что исходило оттуда, должно было бы быть отличным, ни с чем несравнимым. Вследствие этого кавалер Фьерсе был прекрасно принят в Рошфоре. Г-н д’Эстандюэр, сразу назвал его своим другом и с большой торжественностью назначил его командиром лучшего фрегата эскадры.

— Фрегат называется «Лгун», — объявил доблестный начальник эскадры. — И, действительно, он с честью лжет врагам народа, когда они тщетно пытаются его преследовать. Это судно представляет весьма благодатную почву, чтобы прославить ваши достоинства. Я знаю, что вы новичок в морском деле, но я позаботился дать вам отличных офицеров, а страшим офицером я назначил Кердункофа. Это истый корнуэлец. Единственно только по причине своего низкого происхождения, он не может достичь высших чинов. Если разрешите, я представлю вам Кердункофа. Таким образом, все трудности будут улажены. Впрочем, эскадра отчалит не раньше, чем через две недели, и этого времени, несомненно, будет вполне достаточно, чтобы превратить в морского волка такого доблестного дворянина, как вы.

«Лгун» был превосходным фрегатом, с двадцатью шестью пушками, одним из самых красивых и хорошо построенных. Но г-н Фьерсе, мало чувствительный к боевым красотам, не торопился его осмотреть; его внимание привлекла только громадная блестящая батарея двух рядов мрачных бронзовых орудий, которые зияли своими злыми жерлами, готовые изрыгнуть железо и огонь.

Тем не менее под бдительным руководством Кердункофа, г-н Фьерсе, спотыкаясь, обошел все судно. Он довольно легко схватывал и быстро научился различать мачты: бизань, грот-мачту, фок-мачту, прекрасно уже различал реи: брам-стеньгу, крюйс-брамсель, бом-брамсель. Он узнал, что решетчатый помост на гальюне поддерживает княв-дегид, являющийся продолжением бака. Он узнал наконец, что банка на вахте господствует над шканцами и что большое знамя привязывается к гафелю. Но он наотрез отказался спуститься в крюйт-камеру.

— Эти важные господа, — ворчал Кердункоф, — всегда боятся испачкать дегтем в глубине кают свои кружева и другие украшения, которых я и названий не знаю.

Г-н Фьерсе узнал еще много и другого. В обществе начальника эскадры и капитанов, которые часто собирались вместе ужинать, он узнал, что во время морских войн чрезвычайно часто случается пушечная канонада, стрельба картечью, абордаж, кораблекрушение, рукопашные схватки и весьма часто моряки погибают. То тут то там, за круглым столом постоянно слышались рассказы, и в то же время непрестанно опоражнивались стаканы с вином за здоровье короля. Там пили и дружески беседовали Шоффольт, де Фроменьер и д’Амблимон так же, как граф Дюгэ и де ля Бедойер, которые впоследствии так прославились. Но среди всех особенно выделялся маркиз де Водрэйль, один из наилучших моряков своего времени; начальник эскадры питал к нему особенную дружбу. Среди таких людей Фьерсе казался совсем ничтожным, и его анекдоты из придворной жизни мало способствовали его возвышению в их глазах. Он пытался возвыситься до уровня этих воспитанных на подвигах людей, но почти ничего не достиг. Во время первого же ужина он рассказал о симпатии, которую к нему питала г-жа де Коссак и, не конфузясь, рассказал, как его брат заколол шпагой маркиза. Но этот рассказ был холодно принят этими людьми, которые в силу правил галантности и дуэли не раз поражали гораздо более страшных противников, чем старый придворный рогоносец.

Что же до сражений и победоносных схваток, о чем в особенности беседовали капитаны и г-н Эстандюэр, то кавалер Фьерсе ничего подобного не испытал, а фантазировать на эту тему перед такой компетентной компанией он не решался.

Иногда, во время особенно ярких эпических повествований маркиза де Водрэйля и д’Амблимона, г-н де Фьерсе настолько забывался, что начинал заметно дрожать.

— Этот версальский франтик, — признался в конце концов начальник эскадры, — может быть не так-то доблестен, как я думал.

Городок Рошфор был в радужном настроении. Был близок отъезд эскадры, и это наполняло улицы радостным шумом и беззаботным дебоширством.

Многим из отъезжающих предстояло вскоре погибнуть. Все старались получить к своему смертному часу побольше приятных воспоминаний, все старались пить, сколько влезет, петь во всю глотку и до обморока ласкать женщин. Г-н Фьерсе вообще был очень не чужд таких развлечений, но теперь он почти не участвовал в них. Его настолько мучил по ночам страх, что он чувствовал себя совершенно больным и разбитым.

Через несколько дней стало еще хуже. Эскадра снялась с якоря, спустилась по реке Шаранте и вышла в открытое море. Нужно было конвоировать сто семьдесят два парусных торговых судна. Г-н Эстандюэр отрядил для этой цели восемь линейных кораблей; их сопровождали четыре фрегата, в том числе и «Лгун», кавалер почувствовал себя погибшим, как только скрылся из виду берег.

Он слишком много наслушался страшных морских рассказов, чтобы не сознавать в полной мере предстоящую опасность. Г-н Фьерсе был совершенно подавлен и под предлогом морской болезни совсем не выходил из каюты. Старый Кердункоф управлял «Лгуном», а кавалер, окруженный, как подобает, лекарствами и прохладительными напитками, лежал в совершенном отчаянии и прострации на прекрасной кушетке из индийского тростника.

На второй же день г-н Фьерсе чувствовал себя в своей просторной и светлой каюте хуже, чем в самом мрачном из девяти кругов ада. Помимо его действительной и мучительной болезни, каждый час приносил свои особые ужасы злополучному капитану. Перед восходом солнца на него наводила уныние «утренняя заря», посредством которой отдавали матросам и юнгам приказание убрать койки и гамаки. Г-ну Фьерсе, на его тростниковом ложе, казалось, что это тревога, призывающая каждого в бой. Позже причиною страха являлся роскошно убранный королевский павильон на корме; сменявшийся караул салютовал ему залпом из мушкетов; в этот момент несчастный кавалер в ужасе вскакивал, в уверенности, что англичане взяли судно на абордаж. Каждый свисток во время маневров или пушечный сигнал наполнял его все новым и новым ужасом. Даже ночью он не мог отдохнуть, так как те матросы, у которых не было сейчас работы, распевали на носу фрегата воинственные песни.

Последние слова песни возбужденные матросы орали во всю глотку. Среди спокойствия ночи резко раздавался клич «война», и г-н Фьерсе, пробудившийся от кошмарного сна, поочередно видел себя то повешенным, то потонувшим, а иногда зараз и тем и другим…

Тогда в пароксизме ужаса, кавалер доставал коробочку с чудесными пилюлями и с волнением смотрел на нее, как на высший талисман, способный отвратить от его головы смертельный недуг.

На небе было ясное осеннее солнце, ветер совершенно прогнал облака с голубого неба; настала знаменитая суббота 14-го октября 1747 года.

На заре доблестный Кердункоф поспешно вошел в его каюту с докладом: с подветренной стороны было заметно большое число парусов и «Громобой», так назывался корабль адмирала, приказывал фрегатам произвести энергичную рекогносцировку вражеских сил.

Г-н Фьерсе мог только вполне резонно прошептать: «произвести рекогносцировку»; после этого его сердце замерло от потери сознания.

Шум от боевых приготовлений привел его в чувство; он начал искать в карманах свои соли и наткнулся на коробочку с пилюлями, которую всегда имел при себе. Он открыл коробочку, считая, что лучшего случая для этого ему не представится.

В шелковую бумагу были завернуты девять больших пилюль величиною с крупные горошины. Все они были черного цвета, матовые, совершенно похожие на маленькие комочки резины или смолы. Они ничем не пахли, и казалось, в них нет ничего таинственного. И, действительно, казалось, очень неразумным надеяться, чтобы высший талисман мог заключаться в этих черных пилюлях, которые случайный порыв ветра мог унести в открытые окна.