Приключения маленького горбуна

— Посмотрим твои колодки!

Несмотря на то, что обстановка складывалась напряженная, бродяга засмеялся и спокойно произнес:

— Смотрите, я их еще не съел?

Дулом револьвера охранник постучал по металлу.

— Ладно, — проворчал он. — Могу поспорить, что с такими браслетами ты сегодня не выходил подышать свежим воздухом в манговую рощу.

Закончив проверку, охранники удалились.

Свернувшись калачиком на полу, маленький горбун, несмотря на сильную боль, не издал ни звука. Слава Богу, никому из солдат не пришло в голову заглянуть под кровать.

Пряча своего друга от властей, Татуэ действовал чисто интуитивно, руководствуясь лишь безграничной любовью к ребенку. Никакого плана у него не имелось. Теперь предстояло подумать, что делать дальше. «Камера в тюрьме вместо койки в госпитале, а закованный в кандалы узник вместо сестры милосердия. Не самые идеальные условия для раненого. Ладно. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что можно сделать». Голос ребенка отвлек его от размышлений:

— Скажи, Татуэ, я могу уже вылезти к тебе? Мне здесь не очень удобно.

— Конечно. Ты сможешь сам?

Маленький горбун с трудом вылез из-под кровати и сел рядом с каторжником.

— Значит, у тебя нога болит?

— Да.

— Давай, я посмотрю.

Гектор догадался, что значит «посмотреть» в кромешной тьме камеры. Завернув штанину, он поднял ногу и протянул ее бродяге. Татуэ нащупал рану и вздрогнул — все пальцы оказались в крови. Ранение было довольно глубоким. Пуля пробила икру и прошла навылет. Силачу, однако, показалось, что кость осталась цела или в крайнем случае только слегка задета. Он оторвал один из рукавов от рубашки мальчика, разорвал на полоски и сделал повязку.

— Так лучше? — спросил он.

— Да, гораздо лучше. Правда, жжет еще немного и очень хочется пить.

Бродяга протянул маленькому горбуну кувшин, полный отвратительно теплой воды. Ребенок принялся жадно пить. Напившись, он поставил кувшин на место.

— Знаешь, — сказал Татуэ, — ты самый отчаянный из парней, которых я знал. Просто молодец!

— Да нет… Я делаю, что могу, потому что люблю папу. Я хотел его увидеть, спасти или умереть рядом с ним.

Простые слова малыша затронули суровую душу каторжника, и слезы умиления появились на его глазах.

Усталость давала о себе знать, и вскоре Гектор, прислонившись к бродяге, заснул. Во сне он беспокойно вздрагивал, наверное, его мучили кошмары. Татуэ, сидя рядом, время от времени поглаживал подопечного по плечу.

Наступило утро. Тусклый свет проник сквозь решетчатое окошко каземата. Бродяга ласково потрепал спящего героя за руку.

— С добрым утром, Тотор! Вставай, малыш!

— С добрым утром, мой любимый Татуэ! — Маленький горбун сразу проснулся.

— Как ты себя чувствуешь? Как нога? Все еще болит?

— Да, жжет еще немного и дергает.

— Дай глянуть!

Икра распухла, повязка пропиталась кровью и прилипла к ране. Но кровотечение остановилось, и, в общем, состояние было удовлетворительным. При свете заключенный увидел следы крови, оставшиеся на кровати. Необходимо было срочно от них избавиться, так как охранники, которые пойдут с обходом, обязательно обратят на них внимание.

— Тотор, у тебя есть силы передвигаться?

— Да, Татуэ.

— Тогда надо стереть эти пятна, а то они очень заметны.

— Как это сделать?

— Возьми носовой платок, намочи и вытри, только побыстрее, а то они скоро придут. Потом ложись под кровать, как вчера, и не шевелись.

Глядя на то, как обессилевший ребенок оттирал кровь от деревяшек, каторжник думал: «Все хорошо, конечно, но долго так продолжаться не может». Вдруг он улыбнулся, отличная мысль пришла ему в голову: «Смелое решение, а почему бы и нет!»

ГЛАВА 8

Сообщники. — За сто су. — Завтрак заключенного. — Тотор ест суп. — Надежда. — Второй часовой. — «Ни минуты покоя…» — Опасность. — Состояние раненого ухудшилось. — Карандаш и бумага. — Татуэ побит, но доволен. — Все хуже и хуже.

Большие часы на здании госпиталя прозвонили семь утра. Бряцанье ключей и хлопанье дверей возвестили о начале обхода. Гектор забился под кровать и лежал там, как мышка в норке. Из-за сильного озноба он дрожал всем телом. К тому же ему хотелось есть. Но страх быть разоблаченным заставил его взять себя в руки и не шевелиться. Мальчик съежился как мог и старался не дышать.

Дверь камеры отворилась, и четыре каторжника в сопровождении самого господина Перно вошли в комнату. Двое взяли ведро и вынесли его. Двое других поставили кувшин с водой и жидкий суп с фасолью, кусок хлеба с отрубями и сто двадцать пять граммов плохо пахнувшего сала. Администрация не баловала узников.

Пока дежурные обслуживали заключенных, двери казематов оставались открытыми. Господин Перно остановился посреди камеры и, раздраженно покручивая тростью, спросил.

— Хотите что-нибудь заявить?

— Нет, ничего, начальник, — быстро ответил Татуэ, чтобы не задерживать охранника, так как боялся, что тот что-нибудь заподозрит. Перно, кинув злобный взгляд на верзилу, вышел и двинулся в следующий каземат — задать все тот же обязательный вопрос. Как только он скрылся из виду, Татуэ тихонько щелкнул языком. Один из дежурных, которого звали Жюль, поднял голову и вопросительно посмотрел. Почти не произнося слов, а только шевеля губами, силач быстро проговорил:

— Найди фельдшера Кадура, чтобы он сказал девочке по имени Лизет, что с ее братом все в порядке. Пусть не волнуется. Потом пойди к Виконту и от моего имени возьми сто су. Подели их с Кадуром.

Человек кашлянул, что означало «понял», и вышел.

Сто су считались на каторге огромной суммой. За сто су можно было повеселиться несколько дней, тайно приобретя травку и табак.

Охранник ничего не заметил, закрыл двери и скомандовал:

— Все! Работа сделана. Уходим!

Теперь заключенные должны были сутки сидеть взаперти до следующего обхода.

Бродяга ликовал. Начало было положено. В Жюле он не сомневался. Еще не случалось, чтобы кто-нибудь не выполнил поручения или присвоил деньги. Для нечестных в среде узников существовал целый ряд жутких наказаний, но, как правило, все обитатели каторги были солидарны и не подводили собратьев по несчастью.

Виконт — воровской банкир — не мог отказать Татуэ, так как у того был, что называется, текущий счет, как в Банке Франции. Будучи умелым и неподкупным, бывший преступник теперь хранил отдельные сбережения каторжников и владел черной кассой.

Желая утешить своего маленького друга, Татуэ ласково позвал его:

— Тотор, иди поешь супу!

Мальчик на четвереньках вылез из-под кровати и сел рядом на краешек. В похлебке плавала деревянная ложка.

— Это, конечно, не бог весть что, но выбирать не приходится, особенно когда голоден. Давай ешь, малыш!

— Сначала ты, Татуэ!

— Ну вот, опять ты… Я не хочу.

— Нет, нет, ты умрешь с голоду. У тебя сведет желудок!

— Сведет или не сведет, какая разница… Я хочу, чтобы ты съел все как можно скорее. Прошу тебя! Знаешь, я добавил бы своей крови в этот чертов суп, чтобы он придал тебе сил. Давай, ангел мой, ешь быстрее. Ты не представляешь себе, как мне больно видеть, что ты страдаешь.

Уступив настойчивым уговорам старшего, раненый взял ложку и, зачерпнув баланды, поднес ко рту. Запах показался ему отвратительным. Сделав над собой усилие, маленький горбун улыбнулся и проглотил содержимое ложки.

— Не так уж плохо! — сказал ребенок.

— Надо есть, иначе отдашь Богу душу, — строго произнес бывалый каторжник.

Гектор зачерпнул вторую ложку, выловив несколько фасолин, закрыл глаза, сморщился и, съев еще немного, произнес:

— Пахнет треской…

— К этому надо привыкнуть, здесь вся еда пахнет одинаково. Даже офицерские собаки не едят такой стряпни, а мы, чтобы не протянуть ноги, вынуждены ею питаться.

— Я тоже привыкну, — решительно заявил мальчуган. — Вот увидишь, я не имею права доставлять тебе хлопоты. Мне обязательно надо выздороветь и набраться сил. Только бы моя сестра не волновалась!