Подвиг (Приложение к журналу "Сельская молодежь"), т.6, 1985 г.

— Отзовитесь, будьте вы прокляты! Возьмите мою меченую шкуру! — крикнул он в ярости на немецком и решительно шагнул внутрь, готовый без раздумья выстрелить в первого, кто попадется под руку.

И на этот раз никто не ответил и, кроме его тени, ничто не шевельнулось. Весь превратившись в слух, со зрачками, расширенными из-за полумрака, в котором оставалась большая часть помещения, он подозрительно осмотрелся по сторонам и снова обернулся к дверям. Он уже не был уверен в том, что произошло. Спрашивая себя, действительно ли слышал щелканье ключа в замке или это ему только показалось от чрезмерного желания наконец после долгих лет увидеть, что ему кто-то просто открыл дом и здесь его не ждут холодные глаза людей с железными головами и ощетинившимися овчарками. От мысли, что это была лишь фантазия, его охватила дрожь и пришло ощущение, что за ним следят чьи-то глаза. Он хотел было снова крикнуть, но онемел перед новой неожиданностью, а одеревеневший палец на спусковом крючке автомата задрожал и сполз.

— Ух, дура баба, — крикнул он приглушенно и напряг глаза, чтобы разглядеть лицо женщины, силуэт которой он вдруг увидел. — Еще чуть, и рассталась бы с головой...

В глубине прихожей стояла молодая и красивая женщина, скрестив на груди руки, несколько отклонившись назад, в той же позе, как отпрянула перед его тенью, когда распахнулись двери. Теряя сознание, почти мертвая от страха, она смотрела на него остановившимся взглядом, выражавшим весь охвативший ее ужас. Теперь, когда она увидела его вблизи, он показался ей призраком, воскресшим мертвецом, и из того, что он ей говорил, ничего не поняла, хотя в голове у нее все еще звучал его пронзительный голос.

Он подошел к ближайшему окну и раздвинул шторы. Помещение наполнил сверкающий солнечный свет и открыл приятную семейную обитель, красиво обставленную скромной мебелью. На большом комоде рядом с обеденным столом среди безделушек выделялись куклы, около десятка, в национальных костюмах многих стран Европы. Над ними на стене висел в рамке портрет молодого капитана вермахта, очевидно, гордого Железным крестом, украшавшим его грудь, но портрет был обрамлен черной шелковой лентой, спускавшейся по краям рамки. Под стеклом — телеграмма с кратким текстом: «Геройски пал за фюрера и Германию в великой битве под Сталинградом...»

С кукол и портрета он перевел взгляд на молодую женщину и лишь теперь заметил всю безысходность ее ужаса. К своему удивлению, он обратил внимание на ее голубые глаза и дрожащие руки, открывшие ему дверь дома. Он был смущен тем, что предался размышлениям о ее глазах. Поспешив освободиться от грез, медленно отвел взгляд от лица женщины и потер подбородок. Делал он это всякий раз, когда оказывался в недоумении. Сейчас же он чувствовал себя чертовски смущенным из-за столь неожиданного открытия, что его измученная, почти мертвая душа способна была волноваться из-за красивой женщины. Он заставил себя вспомнить, зачем сюда пришел. Сдержанно кашлянув, посмотрел ей в лицо и сказал:

— Не бойтесь... Скажите мне, вы одна в доме?

До нее словно бы не дошел смысл его слов. Она выглядела совсем отрешенной и уже не смотрела на него, не думала ни о себе, ни о своей судьбе. С испугом вслушивалась она, не раздастся ли из-за дверей, возле которых она стояла, других голосов. Потому-то и посмотрела туда именно в тот момент, когда он к ней обратился, и не слышала, что он ей сказал. Она очнулась с запозданием, после того как вновь встретилась с его взглядом, который от ее лица метнулся к дверям. Поняв, что она сделала, в отчаянии прикусила нижнюю губу и суетливо попыталась привлечь его внимание к себе. Подняла голову и через силу улыбнулась.

— Если вы пришли за едой, господин, она на столе. Я приготовила все, что нашлось в доме, — сказала и, стараясь быть убедительной, рванулась к столу с намерением взять корзину с едой и подать ему. — Может, этого недостаточно для вас и ваших товарищей... — продолжала она, заикаясь, с улыбкой на дрожащих губах. — Можете взять и то, что я... — конец фразы застрял у нее в горле, корзинка выскользнула из рук, однако задержалась на самом краю стола. — Нет, нет, господин! — выкрикнула она приглушенно и кинулась к Мигелю, который с автоматом наизготовку, помрачнев, неслышно шаг за шагом приближался к дверям комнаты. Расставив руки, она преградила ему путь и все еще приглушенным голосом, глядя прямо в глаза, решительно сказала: — Туда вы войдете только через мой труп! В той комнате мои дети... Со мной вы можете делать, что вам...

Мигель не дал ей закончить. Грубо схватив за руку, повернул к себе.

— Позовите детей, пусть выйдут, — сказал он женщине на ухо и оттолкнул к столу, а сам еще теснее прижался к стене и головой подал ей знак, чтобы звала.

— Боже мой... Боже мой... — прошептала она, прислоняясь к стулу, чтобы не упасть. Она была совершенно беспомощна, и у нее не было больше сил противиться этому страшному человеку. Когда на мгновение она очутилась возле него, ей показалось, что сама смерть обняла ее. Совсем отчетливо она ощутила прикосновение человеческого скелета и запах плесени, исходивший от его одежды. Если бы он еще хоть чуть задержал ее возле себя, она потеряла бы сознание. Перед глазами у нее все поплыло, а он в этих призрачных картинах обрел облик привидения, прошедшего сквозь стены ее дома. Отвернувшись и пряча глаза от его страшного взгляда, она заметила, что ручка на двери комнаты слегка качнулась, и это ей вдруг дало силы остаться на ногах. Она снова была готова броситься на него и на нацеленное дуло автомата. Сделала бы это без раздумья, но с ужасом поняла, что для этого уже нет времени, что любая ее попытка будет напрасна. Дверь бесшумно открывалась — грубый узловатый указательный палец согнутой костлявой руки лежал на спусковом крючке. Она была так далеко от него, что не успела бы ничего сделать раньше его смертоносного движения. Подняв руки, чуть наклонившись вперед с намерением одним прыжком оказаться перед нацеленным дулом, она неподвижным взглядом смотрела в приоткрытую дверь, откуда просовывалась взлохмаченная темно-каштановая головка ее пятилетней дочери.

Малышка стояла в дверях, одной рукой повиснув на ручке, а другой зажимая себе носик.

— Мама, у Йозефа опять полные штанишки, — сказала она, невесело улыбаясь, не замечая, что в доме есть еще кто-то.

Женщина отчаянно боролась с оцепенением. Она хотела скрыть, что из последних сил держится на ногах, хотела избавить ребенка от того ужаса, который переживала сама. Боялась, что девочка испугается. Пока она, разрываясь на части, ломала голову, что же делать, пораженный Мигель со всей силой вжался в стену. Появление ребенка настолько смутило его, что теперь и он стал как потерянный. Мысль, что он чуть не убил ребенка, заледенила его сердце, наполнила его ужасом. Если б мог, он бы спиной пробил стену и исчез бесследно прежде, чем девочка увидела бы его и поняла, что мата ее смертельно напугана. «И ты мог... мог бы... о, ужас... Этого ребенка ты мог бы убить...» В голове у него вспыхивала эта страшная мысль, тогда как затылком он прижимался к стене, взглядом умоляя женщину отослать ребенка в комнату. А она его не понимала. Все еще оцепеневшая от страха, она не могла долго смотреть на него. К счастью, девочка снова заговорила, напоминая ей, что натворил братишка, отчего женщина чуть пришла в себя и ответила на ее вторичный призыв.

— Мы с тобой это уладим, милая... — сказала она с насильственной улыбкой, которой старалась насколько возможно прикрыть пережитый страх. Она медленно подошла к двери, нагнулась и поцеловала девочку в голову. — Не оставляй братика одного, Гертруда. Иди в комнату, мама сейчас придет.

Девочка послушно кивнула и без слов вышла. Женщина закрыла дверь и стояла обессиленная, со склоненной головой, чувства ее сейчас смешались и были неясны. Она была слишком возбуждена, чтобы быстро упорядочить мысли и снова взглянуть в страшное лицо этого человека, так поразившее ее. Единственно, что ей было ясно, — она должна отблагодарить его за то, как он поступил с ее ребенком, и она еще испытывала чувство стыда за свое поведение, хотя как мать находила оправдание своим поступкам. «Зачем же он пришел? — подумала она и почувствовала, как кровь ударила ей в лицо, а сердце застучало. — Господи, да они же изголодались не только без еды...» — пришло ей в голову. Борясь еще какое-то время со своими смешанными чувствами, неожиданно ощутила, как ее все больше охватывает какой-то новый страх. Однако ее не отпускало беспокойство, остававшееся пока неясным и все больше смущавшее ее. Какое-то время она еще обманывала себя страхом, который теперь переходил в размышления о том, что она могла бы ощутить, прикоснувшись к его высохшему телу, — ведь он лишь чудом держался на ногах. Тут она поймала себя на том, что в ней пробуждается где-то глубоко затаившийся огонь, который нет-нет да и вспыхивал в последнее время от долгого одиночества. Застыдившись своих подспудных инстинктов, она попыталась их поскорее унять. В ней зарождалось сострадание к этому несчастному, в глазах которого, призналась она себе, она не видела ни намека на проблеск ответного волнения, который бы подтвердил, что от него можно ожидать безрассудного порыва.